Сердце для невидимки.

Глава 1. «Я к вам пишу…».

Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Как и с позавчерашнего, и с позапозавчерашнего. Инна хорошо понимала, что ЭТО не изменится никогда, но все же каждый день пристально разглядывала себя в зеркало. Конечно, разве может уменьшиться огромный нос? Увеличиться – это пожалуйста. А вот стать ни с того ни с сего меньше – вряд ли. В сравнении с замечательным украшением ее лица хуже дела, пожалуй, только у Буратино в компании с одним известным карликом. А глаза? Ну что за цвет у них – грязно-зеленый в бурую точечку! У всех девчонок в классе глаза как глаза: серые, голубые, карие. А у нее – нате вам: какая-то болотная жижа, а не цвет! И волосы… Ну почему у нее такие жидкие и тусклые волосы? Их даже до плеч отращивать не имеет смысла: станут висеть тонкими пегими прядями.

Инна давно поняла, что не красавица, но сейчас ощутила это особенно остро и больно. Дело в том, что в школе объявили подготовку к конкурсу красоты среди девочек восьмых-одиннадцатых классов под названием «Школьная жемчужина». Конечно, она не будет в нем участвовать. Какой смысл? Но если честно, то ей очень хотелось бы.

Инна сбросила халатик, погасила свет и легла в постель. Сон не шел. Она попыталась представить себя на конкурсе в алом атласном платье с кринолином, в котором видела по телевизору новую мисс Вселенную. Нет… Пожалуй, это даже представить невозможно. К Инниной-то почти мужской стрижке – и кринолин? Все равно, что к кроссовкам – декольтированное платье и шляпа с перьями. «Очень вредно не ездить на бал, когда ты этого заслуживаешь», – вспомнила она слова Золушки из замечательного старого фильма и подумала, что они как раз о ней. Вот бы Инне тетушку-фею, а в приятели того кудрявого мальчика из фильма, который учится быть волшебником! Она бы тогда… Нет! Хватит мечтать о том, чего никогда не может быть! Она живет не в сказочном королевстве, а в обыкновенном городе, и завтра ей придется вместо танцев с принцем на балу писать контрольную работу по алгебре.

– Спасибо, – небрежно бросила Инне Дана Язневич и сунула ей в руки пособие по математике, которое брала у нее для подготовки к контрольной.

– На здоровье! Не жалко, – Инна пожала плечами в спину Язневич и проводила ее взглядом.

Вот она – та самая, которая считается первой красавицей их класса. Честно говоря, Дана ей не очень нравилась. У нее были небольшие и какие-то плоские темно-карие глаза. На круглом бледном лице они казались инородной, не очень удачной аппликацией. А ее губы, тонкие и слишком красные, напоминали Инне те длинные минусы, которые так любила использовать в своей практике географичка Анна Семеновна по прозвищу Недремлющее Око.

Но Дана с первого класса отличалась от всех девчонок. Ни у кого не было таких ярких школьных рюкзачков с десятками молний, накладных карманчиков и брелоков, как у нее. Никому мамы за все годы учебы так и не смогли завязать банты большего размера и более яркой расцветки. Только Язневич имела такое удивительное имя – Видана. Все знали, что оно составлено из первых букв имен ее родителей, Веры и Ивана, а также слова «дана» с ударением на последнем слоге. Получалось, что Видана была дана Вере и Ивану. Никто нигде и никогда не встречал больше таких удивительных имен.

Вот и сейчас только Дана имела набор французской косметики в белом кожаном футляре, от которого приходили в состояние полного отпада даже одиннадцатиклассницы. Только она одна из параллели восьмых классов ходила по школе в узких черных бриджах, насборенных по боковым швам, в обтягивающем красном свитерке, коротком и периодически обнажающем жемчужную бусинку пирсинга на пупке, и в туфлях с длинным, узким, загибающимся вверх носком. Любой другой девочке этот обнаженный пирсинг вышел бы боком, только не Дане, богатенький отец которой на благотворительных началах оснастил кабинет информатики новыми компьютерами. Собственно, она и пособие-то по алгебре брала напрасно: ни один учитель, исключая только уже упомянутую географичку, не посмел бы поставить Язневич «три», не говоря уже о «двойке».

Инна еще раз глянула вслед Дане и машинально, одним движением, пролистнула страницы пособия. Из его глубин вылетел, описал плавную дугу и приземлился у ее ног сложенный пополам листок из тетради в клетку. Инна подняла его, развернула и прочла: «Ты мне нравишься. А.». У нее дрогнули руки, и листок опять упал к ногам. Инна еще раз подняла его, воровато оглянулась по сторонам, быстро сунула записку в карман и пошла к кабинету математики.

Она села на свое место и достала тетрадь. По-прежнему дрожащие руки не слушались и никак не могли вырвать из нее двойной лист для контрольной. Инна испортила полтетради, а потом, сжимая в руках обрывки бумаги, погрузилась в тревожные и вместе с тем очень приятные размышления. Неужели это ей? Неужели она вместе со своим жутким носом кому-то понравилась? Вот так подарок! Такого не смогли бы ей сделать даже Золушкина фея со своим малолетним помощником-полуволшебником! Интересно, кто же этот «А.»? У них в классе трое мальчиков имели фамилии на «А»: Авдеенко Саша, Алейников Кирилл и Агеев Дима. Неужели это…

Инна уже хотела с чувством и толком перебрать претендентов по-одному, но весьма неприятная догадка заставила ее отказаться от этого столь сладкого занятия. Она вдруг вспомнила, что пособие ей отдала Дана. Наверняка, это ее записка. Конечно, чего ей ее беречь! У нее таких записок, скорее всего, тысячи. Одной больше, одной меньше – невелика потеря. А она-то, глупая, размечталась! Инна разочарованно усмехнулась, с удивлением оглядела гору рваных двойных листков и аккуратно, твердой рукой вырвала последний, оставшийся целым лист.

Говорят, если попросить человека не думать о белой обезьяне, то даже тот, кто никогда в жизни не загружал свой мозг размышлениями о человекообразных, начнет против своей воли думать только о ней. Такой обезьяной для Инны стала обнаруженная в пособии записка. Как ни заставляла она себя забыть про нее, мысли продолжали методично возвращаться к одноклассникам, которые могли бы подписаться буквой А.

В конце концов Инна решила, что не случится ничего плохого, если она попытается вычислить, кто из них прислал Язневич записку. Так, из чисто спортивного интереса…

Первым по списку идет Сашка Авдеенко. Дана, конечно, ему нравится, но, похоже, у него никакой надежды нет. Простоват Сашка для Язневич. Авдеевские кроссовки родной фирмы «Динамо» никогда не смогут ступать рядом с туфлями от… Инна призадумалась. Пожалуй, она не сможет назвать фирму, в обуви которой дефилирует по школе Данка. Она, эта навороченная фирма, не для простых людей со скромным достатком. Однако Сашка все же по двум параметрам годится в авторы записки: он ведь, кроме того, что Авдеенко, еще и Александр. То есть и имя у него на «А». Интересно, а мог ли Сашка обратить внимание на нее, Инну (если все-таки взять да и предположить, что записка написана ей, а не Дане)? Вряд ли… Никогда она не замечала за ним повышенного интереса к собственной персоне. Да разве только Авдеенко не балует ее вниманием? Инна мрачно усмехнулась. Она вообще никому не интересна. Ладно, не стоит сосредоточиваться на грустном.

Следующим по списку идет Алейников Кирилл. Еще в прошлом году все спокойно называли его Киркой. В этом году Алейников от всех потребовал, чтобы называли его только полным именем, и на «Кирку» принципиально не откликался. Собственно, кандидатуру Кирки-Кирилла можно было и не рассматривать. Он был единственным парнем их 8 «Б», который терпеть не мог Язневич. В прошлом году он предлагал Данке свою дружбу, но она высмеяла его прилюдно, предложив «сначала хоть немного подрасти». Тогда он действительно был ниже ее на целую голову. Теперь Кирилл ровно на столько же перерос Данку, но попыток подружиться с ней больше не предпринимал, так как, похоже, простить ей своего прошлогоднего позора не мог. Зато он мог бы заметить ее, Инну. Кирилл, еще будучи низкорослым Киркой, ей всегда нравился, может быть, потому, что отличался от всех. Единственный в классе, он носил не стрижку, а волосы до плеч. Он гладко зачесывал их назад и заправлял за уши. Кончики волос, которые сзади спадали на джинсовку, закручивались в колечки, и на висках и лбу Кирки тоже слегка кудрявились прозрачные прядки. Инна снова усмехнулась, но уже не мрачно, а печально, понимая всю несостоятельность своих мечтаний об Алейникове.

Агеев Дмитрий? Что ж, он вполне мог написать записку Данке, а вот Инне – никогда. Они были врагами еще с пятого класса, когда сидели за одной партой, – из-за какого-то пустяка они разодрались, и победителем некстати оказалась Инна. Их рассадили подальше друг от друга в разные места и даже на разные колонки, и с тех пор Агеев так же ненавидел Инну, как Алейников – Видану Язневич.

Еще в 8 «Б» есть два парня, у которых имена начинаются на «А»: Перепелкин Андрей и Яковлев Артем. Последнего Инна сразу отмела: не годится он в авторы записки ни Дане, ни ей. У него в самом разгаре недавно завязавшийся роман со Светой Петровой, и до других девочек ему нынче нет никакого дела. Теперь Перепелкин Андрей, конечно, по примеру многих, очарован богатенькой Язневич, и никогда он без надобности дольше секунды не смотрел на Инну Самсонову. Это ее ничуть не огорчало, поскольку у нее самой Андрей не вызывал никаких эмоций. Одноклассник как одноклассник – и ничего более.

Так что по всему выходило, что тот, кто никогда бы не написал записку Данке, больше всего был симпатичен Инне. Вместо радости этот вывод окончательно поверг ее в уныние. Никогда Алейникову не сможет понравиться ее нос. У него-то самого он вон какой: ровный, прямой и весьма умеренной длины.

Глава 2. Обойдемся без противогаза!

Каждый класс на школьный конкурс красоты должен был выдвинуть из своего коллектива одну самую достойную девушку. Ольга Ивановна, классная руководительница 8 «Б», предложила провести свой, местного значения, конкурс, в котором примут участие абсолютно все их девчонки. Призовых мест будет три. Для обладательницы первого места призом станет участие в школьном конкурсе, а двум другим девочкам вручат подарки, на которые еще с прошлого года остались деньги в общей кассе, организованной родительским комитетом.

У Инны от страха сразу сместилось со своего места сердце и, похоже, стало биться в абсолютно неположенном ему месте. Ей совершенно не хотелось оказаться самой страшной из конкурсанток. Ведь если она выйдет демонстрировать себя среди одноклассниц с нормальными носами и глазами традиционного глазного цвета, то даже те, которым не было до нее дела, вынуждены будут приглядеться и ужаснутся ее уродству. Она не успела еще придумать, каким образом поприличнее, не привлекая к себе особого внимания, отказаться от участия в конкурсе, как ее самая близкая подруга Лида Логинова сказала:

– По-моему, все это не имеет смысла. Победит все равно Язневич. Не надо и огород городить.

– Это еще неизвестно, – отозвалась классная руководительница.

Инна осторожно глянула на Данку. Та сидела полная такого достоинства и спокойствия, что было ясно – она нисколько не сомневается в собственной победе.

– А кто будет в жюри? – спросила Света Петрова.

– Я думаю, наши мальчики, – ответила учительница. – А мой голос пригодится для того, чтобы в случае необходимости разрешить спорную ситуацию.

– Ну, я же говорила! – рассмеялась Логинова. – Наши мальчики, – и она с презрением обвела их глазами, – как один проголосуют за Данку. Так что, Ольга Ивановна, записывайте сразу ее, чтобы мы зря и не надеялись.

– А мы сделаем так, что никто не догадается, где Дана, а где, например, ты, Лида! – хитро улыбнулась Ольга Ивановна.

– И как это? – все еще недовольным тоном спросила Логинова.

– Этот вопрос предлагаю обсудить с девочками отдельно, а мальчиков давайте отпустим по домам. Надеюсь, возражений не будет?

Возражений, конечно же, не было.

Когда мальчишки покинули территорию, Ольга Ивановна предложила костюмы готовить всем вместе в классе, а выступать – в масках с полностью закрытым лицом.

– Ничего себе конкурс красоты – с закрытым лицом? – усмехнулась Язневич. – Может, нам вместо масок лучше противогазы надеть? В кабинете ОБЖ этого добра полно!

– Напрасно иронизируешь, Дана, – недовольно покачала головой учительница. – Мне хочется справедливости и непредвзятости. Все знают, что ты можешь позволить себе платье от великих кутюрье, и уже только оно одно произведет фурор. А что прикажешь делать остальным девочкам – локти кусать, оттого что их родители менее материально обеспечены, чем твои?

– И что вы мне предлагаете? В половую тряпку завернуться, чтобы всем угодить? – с вызовом выкрикнула Дана.

– Зачем же такие крайности? – спокойно отреагировала Ольга Ивановна. – Я предлагаю собрать деньги, купить разноцветного дешевого ситца или марлевки и под руковод-ством вашей учительницы труда сшить всем интересные, нетрадиционные наряды.

– Ага! И в этом ситце соревноваться на школьном конкурсе с одиннадцатиклассницами, которые разоденутся в пух и перья? – не унималась Язневич.

– До школьного конкурса еще надо дожить. Условий пока не объявляли, поэтому о нем будем думать после. Но тебе, Дана, если ты так уверена в себе, никто не мешает начинать шить умопомрачительное платье прямо хоть для «Петербургской жемчужины».

– Какими бы масками или противогазами мы ни прикрывались, все равно мальчишки узнают нас по голосу, – заметила Лида.

– Я все продумала, – ответила ей Ольга Ивановна. – Сначала пройдет большая часть состязаний, где голос совершенно не нужен. Это могут быть конкурсы платьев, масок, танца, быстрого приготовления сладкого блюда. Или сервировки стола, или еще какой-нибудь другой. Ребята будут сдавать свои листочки с баллами за каждый конкурс отдельно, чтобы исключить последующие исправления. И после этой, анонимной, части «Жемчужины 8 «Б» определятся победительницы. Последним предлагаю провести конкурс, где девочки расскажут что-нибудь о себе, уже сняв маски. Можно, конечно, придумать и что-то другое. Это пока только, как говорится, «рыба». То есть, план, наметки. Вы все можете предложить что-нибудь свое.

Девочки еще пошумели, обсуждая план Ольги Ивановны, высказав варианты проведения конкурса своего 8 «Б». Но потом все пришли к выводу, что предложения классной руководительницы самые удачные и подлежат лишь самой незначительной корректировке.

Инна тайком наблюдала за Язневич, которая демонстративно смотрела в окно, не принимая участия в обсуждении. Инне казалось, что Дана с минуты на минуту вскочит со своего места и вообще откажется принимать участие в конкурсе, но та молча просидела все собрание до конца. Скорее всего, она, хоть и презирала всякие там ситцы с масками, победить хотела и на этих условиях.

Домой Инна шла возбужденная и растревоженная. Она не могла представить, как будет танцевать одна перед всем классом. Да у нее просто не хватит смелости! Она растеряется и перепутает все фигуры. Но если она даже сможет взять себя в руки и все у нее получится лучше всех, то последний конкурс со снятой маской перечеркнет достигнутое. В конкурсе КРАСОТЫ она, носатая, с болотного цвета глазами, Инна Самсонова, победить не может.

Глава 3. Трудный выбор.

На следующий день в школе вывесили наконец долгожданное объявление о том, что конкурс «Школьная жемчужина» состоится в канун Нового года, 25 декабря. Девочки восьмых – одиннадцатых классов должны будут, помимо своей неземной красоты, продемонстрировать еще и собственноручно сшитое платье, исполнить песню, танец и подготовить себе рекламное выступление на английском языке. Зрителям обещали, что они тоже будут при деле, так как смогут путем тайного голосования выбрать «Мисс зрительских симпатий».

Инна Самсонова очень внимательно прочитала объявление до последней буквы «ы» в подписи «Администрация школы» и, вместо того чтобы обрадоваться, огорчилась окончательно. Исходя из условий школьного конкурса, на «Жемчужине» своего класса девчонкам придется еще и петь. Это было уже свыше Инниных сил. Станцевать она, может, как-нибудь и умудрится, а вот спеть… Последний раз она пела соло в средней группе детского сада знаменитую песню про день рожденья, который, к сожаленью, только раз в году. И то, кажется, всего один куплет – тот, что про бесплатное кино и эскимо… Так что, дело ясное, надо отказываться. На почетное звание «Школьной жемчужины» она не претендует, поэтому ей совершенно не обязательно позориться перед своими одноклассниками. Принятое решение окончательно успокоило Инну, и она с самым независимым видом пошла на литературу.

На четвертом этаже одноклассницы Инны сбились в стайку у окна напротив кабинета русского языка. У соседнего окна с отрешенным лицом стояла в полном одиночестве Видана Язневич. Инна поколебалась немного и выбрала окно с Язневич.

– И чего это мы такие мрачные? – спросила она Дану.

– Да на наших девчонок смешно смотреть! Абсолютно помешались на конкурсе красоты. А ты глянь хотя бы на Мамаеву! Тоже мне – «жемчужина»!

Инна послушно посмотрела на Тоню Мамаеву, хотя и так прекрасно знала, что она собой представляет. Она, Инна, даже со своим буратиньим носом и глазами цвета болотной тины, все-таки имеет шанс хотя бы на предпоследнее место в «Жемчужине 8 «Б», а вот Тонька…

Антонина Мамаева была здоровой, высокой и неуклюжей девчонкой, которая, продвигаясь в классе вдоль рядов, вечно сбивала с парт учебники и тетради, а если пыталась их поднять, то непременно въезжала локтем кому-нибудь в лицо. Поговорка времен татаро-монгольского ига «Будто Мамай прошел…» придумывалась, очевидно, и в расчете на возможное появление в 8 «Б» Тони Мамаевой. В этом году она, правда, несколько постройнела и даже приобрела некоторую уверенность в движениях, если не сказать своеобразную грациозность, но все равно при ее приближении одноклассники старались на всякий случай обеими руками придерживать учебники на краю своей парты.

У Тоньки-Мамая были прямые жесткие волосы соломенного цвета, остриженные по плечи. Ровно один день после парикмахерской они еще напоминали заказанную Антониной прическу «каре», а потом непослушные жесткие пряди разъезжались в стороны, и казалось, будто на голову Мамаевой надет небольшой соломенный шалаш. Из него клювиком выглядывал остренький носик и периодически показывались очень крупные и пухлые губы. Между собой девчонки называли Тоньку Страшилой, но не со зла, а потому что она очень напоминала одноименного и весьма симпатичного героя из знаменитой сказки про Изумрудный город.

– Я, знаешь, тоже не лучше, – самокритично заметила Инна.

Язневич внимательно оглядела ее, будто видела впервые, и помотала головой:

– Не скажи… В тебе изюминка есть…

– Да? – удивилась Инна и тут же добавила: – У меня даже не изюминка, а… целая груша, которую нельзя скушать…

– Ты про что? – вскинула тонкие бровки Дана.

– Будто не знаешь? – почему-то рассердилась на Язневич Инна и перешла от нее в компанию у соседнего окна.

– А я считаю, что все должны быть в равных условиях! – горячилась Лида Логинова. – Ткань у всех должна быть одна! Ольга Ивановна говорила же: соберем деньги и купим всем одинаковую!

– Нельзя, чтобы была одна ткань!

– Ольга Ивановна такого не говорила!

– Конечно, не говорила!

– Мне, к примеру, желтый не идет.

– А мне – синий.

– А мне нельзя с крупным рисунком – он меня полнит!

– А я не люблю цветочки!..

Девчонки наступили на Лиду.

– Тогда будет несправедливо! – не соглашалась Логинова. – Кто-нибудь купит себе такую навороченную ткань, что другим сразу и соревноваться расхочется. Как ты думаешь, Инка? – заметила она подошедшую Самсонову.

– Я думаю, Лида, что девчонки справедливо возмущаются. Должна быть хоть какая-то свобода для творчества. Заодно, кстати, выяснится, у кого лучше вкус. Мы ведь договорились покупать самую дешевую ткань. А значит, ни с расцветкой особо не разбежишься, ни с фактурой.

– Ну, хорошо, – нехотя согласилась Логинова. – Пусть каждый сам выбирает себе ткань в пределах обозначенной суммы, а фасоны, я думаю, все же надо обговорить.

– Здрасте-пожалуйста! – возмутилась Алена Глазкова, вторая по красоте девочка 8 «Б» после Виданы Язневич. – С какой это стати? Ольга Ивановна говорила как раз обратное! Что же это за конкурс платьев, если и ткани одинаковые, и фасоны? Ты уж совсем ничего не соображаешь, Логинова!

Прозвенел звонок на урок, и девочки, нехотя оторвавшись от обсуждения самой животрепещущей на сегодняшний день темы, отправились на литературу.

– Знаешь, Инна, – ткнула Самсонову в бок Лида. – У меня, пожалуй, нет никаких шансов! Мне ни за что не придумать фасон. Ну… не умею я… Я вообще платьев не ношу. Только джинсы да футболки с джемперами. Может, поможешь мне что-нибудь придумать?

– Да я тоже в этом не очень разбираюсь. Последнее платье у меня было, кажется, в третьем классе: на выпускном утреннике при переходе в среднюю школу. Беленькое такое, с розовенькими бантиками по подолу. Но придумать что-нибудь, мне кажется, даже будет интересно! А может, в журналах чего подберем… – ответила ей Инна, тоже предпочитавшая джинсы. Причем она напрочь забыла, что пять минут назад окончательно и бесповоротно решила вообще не принимать участия в конкурсе.

После уроков Инна с Лидой Логиновой отправились в соседний магазин «Ткани» и проторчали перед стойками и прилавками часа два. Чего там только не было: и шелка всевозможных цветов и степеней прозрачности, и муары, и вуали, и шифоны, и совершенно необыкновенные ткани с невозможными для произношения названиями. Больше всего Инну поразила нежно-лимонная прозрачная органза с золотистыми прожилками.

Она тут же представила себя в длинном платье из этой органзы, с королевским стоячим воротником и со шлейфом, который поддерживали бы по два бородатых карлика с каждой стороны. Почему именно карлика, Инна затруднилась бы ответить, но она видела их, как живых, – в малиновых бархатных камзолах, лаковых черных туфлях с золотыми пряжками и островерхих шапках с блестящими плюмажами.

– Хорош мечтать! – рявкнула ей в ухо Логинова. – Пошли к нашим тряпкам.

«Наши тряпки» занимали небольшой закуток и назывались весьма скучно, зато очень легко для произношения: ситец, сатин, фланель, бязь простынная. Исключение составляло полотно полотенечное, но это название даже читать не стоило, поскольку на платье данный материал никак не годился. Расцветки «наших тряпок» были соответствующие: однотонные блекло-сиреневые или грязно-розовые, набивные, – в невыразительную клеточку, с полосочками или, наоборот, необыкновенно выразительно усыпанные желтыми утятами и красно-синими мячиками.

– Да-а-а, – огорчилась Логинова. – Ну-ка представь меня в мячиках!

– А что? Оригинально! – улыбнулась Инна. – И, главное, ни у кого такого не будет!

– Ага, просто замечательно. Тогда уж лучше ничего не покупать и не шить. У моей мамы есть ночная рубашка в зайчиках и морковках. Она мне по длине как платье будет. Надену – и первое место, пожалуй, в кармане!

Самсонова сначала представила Лиду в зайчиках с морковками, потом – как разбегаются от нее в ужасе карлики в камзолах, теряя островерхие шапки и путаясь в длинных бородах, и рассмеялась на весь магазин. Закрыв рот обеими руками, она подошла к стойке, на которой с одной стороны висели негнущиеся сатины темных похоронных цветов, а с другой – пестренькие цветастые ситчики. Среди них Инна приметила наконец нечто, достойное внимания.

– Лид! Быстро сюда! – крикнула она подруге.

– Ну и что ты в этом нашла? – удивилась Логинова, брезгливо ощупывая черный ситец в мелкий розовый цветочек с крошечными зелеными листочками. – Его хорошо старушке на передник, а не на бальное платье.

– А ты посмотри, сколько вариантов: и розовые цветочки, и желтые, и красные, и даже оранжевые. Ой, а вот тут, гляди, белые и сиреневые! Если их как-нибудь скомпоновать поинтереснее…

– Да ну-у-у, – недовольно протянула Лида. – Во-первых, мне ни за что не догадаться, как это сделать, во-вторых, не можем же мы выступать в одинаковых платьях!

– Верно, не можем, – огорченно согласилась Инна и еще раз решила пройтись вдоль развешанных тканей. Чтобы ненароком не пропустить чего-нибудь интересного, она внимательно оглядела даже все варианты полотна полотенечного и бязи простынной и… именно там наконец нашла кое-что подходящее.

– Лида! Смотри-ка, что я отыскала! Вот – ткань простынная…

– Ну, ты даешь! Дома у нас и так простыней навалом.

– Да ты посмотри, какая тонкая ткань! Это не бязь, а что-то с синтетикой, значит, не будет сильно мяться. А цвет! Ты посмотри только, какой цвет – небесно-голубой, прямо к твоим глазам!

– Ты думаешь? – недоверчиво посмотрела на подругу Логинова, смяла в кулаке край материи и тут же отпустила его. Голубой комок мгновенно расправился, распрямился, а когда Инна еще и встряхнула ткань, то та оказалась первородно гладкой.

– Ну что? Берем? – спросила Лиду Инна.

– И тебе тоже? – потупила глаза Логинова.

– Нет, это тебе. А я потом куплю, когда рассчитаю, сколько нужно кусков того ситца в разноцветный цветочек.

– А шить как будешь?

– Ольга Ивановна обещала же нам помощь трудовички. Забыла, что ли? А фасоны из «Бурды» подберем. У меня этих журналов видимо-невидимо! Они, правда, старые, но это даже лучше: никто не догадается, откуда мы свои платья взяли. – Она еще раз заглянула в глаза подруге: – Ну, так что? Берем голубую ткань?

– Только под твою ответственность! – согласилась осторожная Логинова.

Глава 4. Полезные ископаемые против бального платья.

– Безобразие! – возмущалась в 8 «Б» географичка Анна Семеновна по прозвищу Недремлющее Око. – Превратили среднюю школу в школу моделей! Про учебу все и думать забыли – одни прически и походки «от бедра» на уме! Я вот сейчас проведу «кастинг» по знаниям полезных ископаемых. Кто его не пройдет, имейте в виду, не увидит этой «Жемчужины» как своих ушей! И на педсовете я поставлю вопрос ребром: кто имеет «двойки» и даже «тройки», не имеет никакого права крутить хвостом на конкурсе. Думаю, это справедливо.

– Нет, несправедливо! – тут же возмутилась Алена Глазкова. – Красавицам вовсе не обязательно знать вашу географию на «пять» и «четыре».

– Это Мамаевой можно обойтись без географии! – безапелляционно заявила Недремлющее Око. – А красавицам просто необходимо ее знать, чтобы мимо Голливуда случайно не проехать.

– Они не проедут, потому как полетят на «Боинге» с секьюрити, массажистками, маникюршами и другими сопровождающими лицами, – заметил Кирилл Алейников.

– Я просто поражаюсь, какие слова знают нынешние молодые люди – секьюрити, маникюрши… В мое время мальчики и выговорить бы этого не сумели! Штанга, бокс – вот настоящие мужские слова. А тебе, Глазкова, хочу заметить, что красота, как, впрочем, и молодость, – явление проходящее. Боюсь, что добираться обратно из Голливуда уже придется без «Боинга», – не собиралась сдаваться пятидесятилетняя Анна Семеновна. И по ее несколько попорченному временем и тяжелой работой лицу было видно, как она сочувствует несчастным красавицам, которые по глупости и некоторой недоразвитости сомневаются в этом. Она снисходительно оглядела неприлично молодой 8 «Б» и добавила: – Так что прошу для «кастинга» по полезным ископаемым приготовить двойные листы.

Инна вспомнила, как недавно уродовала тетрадь по математике, выдирая листы для контрольной работы по алгебре, и опять подумала о записке с подписью «А.». Она посмотрела на Кирилла. Он что-то писал, склонившись к самому столу, хотя команды «на старт – внимание – марш» еще не было. Кирилл, почувствовав взгляд, обернулся, но, обнаружив, что именно она смотрит на него, снова уткнулся в свою писанину. Инна вздохнула, разгладила перед собой листок и погрузилась в тяжкие думы о полезных ископаемых.

Где-то в середине урока сидящая за Инной Алена Глазкова, толкнув ее в спину, впихнула ей куда-то под мышку записку и прошептала: «Передай дальше». Инна вытащила из-под руки бумажку. На ней сверху было написано одно слово – «Язневич». Инне очень хотелось развернуть записку и прочитать, но она не смела и глупо таращилась на сложенный в маленький квадратик листок бумаги. Когда она все-таки решилась передать записку дальше, Антонине Мамаевой, Недремлющее Око, как всегда, в очередной раз оправдав свое прозвище, незамедлительно оказалась рядом и ястребиными когтями выхватила из ее рук добычу.

– Та-ак! Поглядим, насколько грамотно нынче подсказывают! – заявила она, разворачивая записку. По мере чтения лицо географички вытягивалось и из ядовитого превращалось в виновато-брезгливое. – Мда-а, я как-то не подумала, что это послание может быть личным и к тому же таким отвратительным. Я же говорила, что конкурс красоты пробудит в вас самые низменные инстинкты, и была права! Потом администрация еще пожалеет, что меня не слушала! – Анна Семеновна смяла записку и бросила ее в мусорную корзину под своим столом. – Так! – хлопнула она в ладоши. – Не расслабляемся! До конца урока осталось пятнадцать минут.

В конце урока Инна совершенно забыла об инциденте с запиской, поскольку чувствовала, что не успевает достойно изложить свои глубочайшие знания по означенной в контрольной теме. Она очень удивилась, когда ее подруга Лида, отдав Недремлющему Оку свою работу, зачем-то резко склонилась над урной и что-то быстро оттуда выхватила. Инна удивилась еще больше, когда Логинова, дождавшись ее в коридоре, вдруг потащила ее в туалет для девочек, молча и грубо втолкнула в единственную кабинку и зашуршала перед ее носом какой-то смятой бумажонкой весьма непрезентабельного вида. Лида пошевелила губами, читая про себя записку, а потом трагическим шепотом объявила Инне:

– Все… У нас в классе завелись интриганы… Как это ни прискорбно осознавать, но кое в чем Недремлющее Око права.

Инна скромно молчала, ожидая продолжения, и оно незамедлительно последовало:

– Ты только послушай, что здесь написано: «Все равно не победишь! Папочка не поможет! Тухлыми яйцами забросаем!».

Поскольку у Самсоновой, еще глубоко погруженной в полезные ископаемые, ничего не отразилось на лице, Лида Логинова вынуждена была как следует тряхнуть подругу за свитер, чтобы та быстрей въехала в суть вопроса.

– Ты что, не понимаешь, что Данке угрожают?

– Да, ты права, – очнулась наконец Инна. – Гады какие! Данка еще ничего не сделала, а ей уже угрожают… Как ты думаешь, чьих это рук дело?

Логинова открыла дверку кабины, окинула взглядом собравшуюся в туалете мелкоту и, удостоверившись, что им по малолетству нет дела до «Школьной жемчужины», вновь щелкнула внутренней дверной задвижкой и продолжила:

– Версий у меня пока три. Первая: это сделал Алейников по причине всем известной ненависти к Язневич. Вторая: автор записки – Глазкова, которая спит и видит себя в короне школьной красавицы. Третья: все остальные.

– Особенно мне нравится последняя версия, – иронично заметила Самсонова. – Большой простор для следствия и воображения. Надеюсь, хотя бы нас с тобой ты исключаешь?

Логинова подозрительно оглядела подругу, шмыгнула носом и заявила:

– Честно говоря, если бы я тебя не знала с ясельного возраста, то тоже не исключила бы.

– Спасибо и на этом, – Инна щелкнула задвижкой, вышла из кабинки и, не глядя на Логинову, направилась на первый этаж, в кабинет труда девочек.

– Я тебе скажу, что ты совершенно напрасно обиделась! – виновато бубнила Инне Лида, раскладывая на столе рядом с подругой принадлежности для урока труда. – Я просто стараюсь сохранять беспристрастность.

– Ну и продолжай сохранять. Кто тебе мешает? – Инна отодвинулась от Логиновой на другой край стола.

Лида подтянула свои манатки поближе к Инне и снова принялась оправдываться:

– Не понимаю, чего ты злишься? Я же тебя ни в чем не обвиняю.

– Еще не хватало! А я не понимаю, чего ты так беспокоишься о Данке? По-моему, тебе совсем недавно тоже очень не хотелось, чтобы на «Школьную жемчужину» выбрали Язневич. Еще с Ольгой Ивановной пререкалась зачем-то.

– Ты не понимаешь… Уже началось… – прошептала ей в ухо Логинова.

– Что началось? – отшатнулась от нее Инна.

– Жесткая конкуренция. Вот увидишь, свалят Данку, за других примутся. Кто-то хочет провести свою претендентку или…

– Или что?

– Или… автор записки сама – девушка не промах.

– Совсем с ума сошла, – Инна покрутила пальцем у виска. – Это ж тебе не выборы президента или губернатора!

– Ничего не сошла! Кандидаток на звание первой красавицы нашей школы побольше будет, чем на президентский или губернаторский пост. Ты только посчитай, сколько девчонок учится у нас с восьмого по одиннадцатый классы!

Инна не успела это сделать, поскольку раздался голос учительницы труда Татьяны Васильевны:

– Самсонова! Логинова! О чем вы так напряженно спорите? Вы что, звонка не слышали?

Девочки тут же молча уселись на свои места.

Урок труда был посвящен обсуждению платьев, которые предстоит сшить для конкурса красоты. Прежде всего восьмиклассницы достали купленные накануне ткани. Кабинет тут же расцвел, как сад, от обилия разнообразных расцветок. У большинства девочек ткани были однотонными, потому что именно такими они видели шикарные бальные платья в кино и телевизионных передачах. Только перед Инной лежала небольшая стопка кусков ситца с цветочками разного цвета.

Самая красивая ткань, как всегда, оказалась все-таки у Даны Язневич: нежно-лиловая и вся в дырочках, обшитых по краю блестящей ниткой в тон.

– Конечно, папочка где-то достал… за бешеные деньги…

Инна не поняла, кто это сказал, но в классе тут же стих веселый гул и лица всех девочек обратились к Татьяне Васильевне.

Учительница подошла к Дане, которая мрачно молчала, скрестив руки на груди.

– Вы возводите на Язневич напраслину, – заявила Татьяна Васильевна, пристально разглядывая ткань. – Это обыкновенный хлопчато-бумажный штапель, только с любовью отделанный. Если кто-нибудь еще хочет такие дырочки, я вам покажу, как обметывать их на машинке. Ничего сложного: как петли для пуговиц. Весь наряд, конечно, замучаешься продырявливать, а отделку такую вполне можно сделать.

– Ой! Глядите, что Мамай принесла! – засмеялась Света Петрова. – Это ж только на младенческие пеленки да подгузники годится – фланель байковая! Ну, ненормальная!

Восьмиклассницы, тут же забыв про Язневич, окружили Страшилу. Перед ней действительно лежала светло-желтая, слегка ворсистая фланель. Инна видела такую в том магазине, где они выбирали ткань для себя.

– Да-а-а, – протянула Логинова. – И расцветка подходящая, – как говорится, цвет детской неожиданности. Лучше бы ты, Тонька, в мячиках взяла или хотя бы в утятах. Они же рядом висели. Мы с Инкой видели.

Тоня в полном огорчении совсем спрятала лицо в соломенный шалашик своих волос и нахохлилась, как воробей под дождем. Учительница, раздвинув девчонок, взяла в руки Мамаевскую фланель, осмотрела ее с таким же вниманием, как штапель Язневич, и заключила:

– Не расстраивайся, Антонина! Они тебе еще завидовать будут! Когда фланель состирывается, она действительно делается страшненькой: ворс скатывается и цвет становится грязным. А пока… вы только посмотрите, – она повесила ткань себе на руку и повернула к свету, – как золотятся ворсинки. Мы тебе, Мамаева, такое золотое платье отгрохаем, никто и не поверит, что оно всего лишь из жалкой фланели! Только работать придется аккуратно, чтобы не пришлось стирать.

Довольная Тонька вылезла из своего шалаша и с благодарностью посмотрела на учительницу.

Оставшуюся часть урока девочки снимали друг с друга мерки, а как только прозвенел звонок, помчались в столовую. Кабинет труда находился с ней рядом, и у них была надежда первыми занять очередь в буфет.

Со звонком на урок Инна с Лидой подошли к кабинету самыми последними. Из-за дверей не раздавалось ни звука. Татьяна Васильевна очень не любила, когда на ее урок опаздывают, и девочки с самыми виноватыми лицами вдвоем одновременно протиснулись в дверь кабинета. Никто на них не обратил внимания. Более того, никто даже не повернул к опоздавшим головы. Одноклассницы во главе с учительницей молча стояли вокруг стола Виданы Язневич. Инна с Лидой подошли поближе, и Логинова ахнула так громко, что все тут же заметили ее присутствие.

– Кто это сделал? – спросила она, расширившимися от ужаса глазами оглядывая нежно-лиловую ткань Даны. Она была расстелена по столу, и через все ее поле красным ядовитым маркером огромными кривыми буквами кто-то вывел: «И не надейся!».

– Пожалуй, ткань не спасти, – не отвечая на вопрос Лиды, сказала учительница. – Она все-таки дешевая, и если стирать, то, вопервых, сядет, во-вторых, потеряет цвет, в-третьих…

Она не успела договорить, потому что бледная Дана сгребла ткань в безобразный комок и бросилась к мусорной корзине. Пока она яростно запихивала материал в эту небольшую емкость, никто не проронил ни звука. Только Лида весьма выразительно посмотрела на свою подругу Инну Самсонову, как бы говоря ей взглядом: «Вот видишь! Я была права!».

Глава 5. Модильяни приходит на помощь.

После последнего урока Логинова моментально убежала из школы, поскольку у нее был талон к зубному врачу, а Инна пошла в библиотеку, как и обещала классной руководительнице. Весь 8 «Б» по очереди отбывал там повинность по подклейке разваливающихся учебников, и пришел как раз Иннин черед.

Кроме еще парочки девчонок из параллельных восьмых она увидела там своего врага – Дмитрия Агеева, что было, в общем-то, неудивительно. Димка приходился библиотекарше не кем иным, как родным сыном, и довольно часто делал уроки под ее строгим родительским надзором.

Инна, не обращая на него никакого внимания, сразу прошла в конец библиотеки, где, как она знала, на столе разложены драные учебники и приготовлен материал для работы. Она успела заклеить бумажным скотчем только одну страницу учебника литературы для девятого класса, как на стул рядом с ней вдруг взял да и подсел Агеев.

– Что надо? – напряглась Инна, ожидая от него какой-нибудь гадости и одновременно удивляясь, как он может столько лет помнить об их младенческой драке.

– Говорят, Самсонова, сегодня у вас на труде произошло ЧП? – спросил он и сунул в рот кончик карандаша, который держал в руке.

– И кто же это говорит? – Инна удивилась скорости, с какой неприятное известие долетело до мужской части класса.

– Да вся школа уже в курсе.

– Не может быть! – еще больше удивилась Инна. – Дело-то всего лишь на прошлой перемене произошло. Врешь ты все, Агеев!

– Дуры вы, девчонки, – проигнорировал обвинение во вранье Димка. – Крыши у вас совсем набекрень съехали с этой «Жемчужиной».

– Тебе-то что за дело! – раздраженно бросила ему Инна и вновь принялась заклеивать учебник.

– Вообще-то, никакого. Жаль вас просто!

– С чего тебя так разжалобило, интересно?

– Неужели вы всерьез надеетесь переиграть одиннадцатиклассниц? Там такие девушки – просто модели. Куда вам до них!

– Я, конечно, точно не знаю, – ответила Инна, – но думаю, что возрастную категорию как-нибудь учтут, иначе, ты прав, соревноваться бесполезно и глупо.

Димка, по всей видимости, не ожидал, что она так скоро согласится с ним, и решил вернуться к предыдущему вопросу:

– А как ты думаешь, Самсонова, кто Данке такую подлянку устроил?

– Не знаю. Какой-то бессердечный человек.

– Железный Дровосек… – лениво проронил Агеев.

– Почему дровосек? – оторвалась от учебника Инна.

– Ну, как же! Помнишь, именно у Железного Дровосека не было сердца, а Гудвин ему потом вставил заменитель из какой-то тряпки.

– Тот сказочный Железный Дровосек был и без сердца добрым!

– А наш, стало быть, из настоящего железа.

– Слушай, Агеев, ты, может быть, что-то знаешь? Так лучше скажи, нечего тут из себя посвященного в тайны корчить.

– Ничего я не знаю. Так только – ассоциации…

– А еще каких-нибудь ассоциаций у тебя нет? Какой такой Дровосек может навредить в кабинете труда девочек? Может, скорее Дровосечиха?

– Не исключено, – согласился Димка. – А, кроме ассоциаций, у меня еще есть интуиция. И она подсказывает мне, что это только начало.

– И ты туда же! Прямо как Логинова! Тоже считаешь, что кто-то хочет протолкнуть свою претендентку?

– Не исключено, – еще раз повторил Агеев и вдруг улыбнулся. – А хочешь, Самсонова, сколотим тебе группу поддержки, и приз зрительских симпатий будет наш!

– С моим-то носом, – не смогла удержаться Инна.

– А что с твоим носом? – удивился Димка.

Отступать было некуда, и Инна, резко дернув ленту скотча, отчаянно выплеснула на Агеева горькую чашу своего комплекса:

– Это же не нос! Это же просто… топор Железного Дровосека!

– Чего-чего? – расхохотался Димка. – Придумала тоже… Нос как нос.

– Ты специально так говоришь, я знаю. И про группу поддержки специально. Чтобы мне досадить!

– Делать, что ли, мне больше нечего?

– Видимо, нечего… Ты вот скажи, сколько можно на меня злиться?

– С чего ты взяла, что я на тебя злюсь?

– Скажешь, забыл ту драку?

– Какую? – почему-то испуганно спросил Агеев.

– Ну, ты артист! Такую, в пятом классе… Нас еще сразу рассадили в разные места. Неужели будешь утверждать, что не помнишь?

– Да… вроде, было что-то такое… Я и забыл совсем.

Инна недоверчиво посмотрела на него:

– Не может быть…

– Точно. И нос у тебя нормальный. Даже лучше, чем нормальный, – греческий!

– Это как?

– Прямой. Классический. Есть, конечно, – Димка беззастенчиво развернул за подбородок лицо Инны, чтобы лучше видеть его в профиль, – небольшая горбинка, но это тоже классика… Портрет Ахматовой видела? У нее точь-в-точь такая же.

– Так Ахматова ж старая, – проронила Инна.

– Это она потом стала старая, а сначала была молодая. Меня мамаша тоже без конца напрягает книги подклеивать, так вот я вчера как раз Ахматову клеил. Погоди, сейчас принесу!

Димка сорвался с места и через несколько минут плюхнул на стол перед Инной пухлый, затрепанный томик стихов.

– Вот, гляди! – и он ткнул пальцем в портрет молодой женщины с тяжелой челкой до бровей и с носом, действительно имеющим вполне приличную горбинку.

– Ну и что? – не сдавалась Инна. – Вовсе не значит, что это красиво!

– Что бы ты понимала! Ее, между прочим, сам Модильяни рисовал! А он кого попало рисовать бы не стал.

– А кто такой Модильяни? – осторожно спросила Инна.

– Модильяни-то? Художник! Не веришь? Пожалуйста! Открываем страницу пятьдесят четыре – она вчера еще была вырвана почти с мясом, но я подклеил, – и что мы видим? Видим портрет. Теперь читаем подпись под ним: «Амедео Модильяни. Анна Ахматова». Вот!

Инна вгляделась в портрет полулежащей женщины, выполненный тонкими, круглящимися линиями. Да, пожалуй, нос у нее тоже… так себе… Но портрет с нее действительно нарисован, и не каким-нибудь Иваном Петровичем Сидоровым, а человеком с потрясающим именем – Амедео Модильяни.

Иннин комплекс по поводу носа рухнул, и она тут же решила прояснить вопрос с цветом глаз:

– Жаль, что портрет черно-белый. Не видно, какого цвета у нее глаза.

– А какая разница? – опять очень удивился Димка.

– Как это какая? Ты только глянь на цвет моих глаз! Это же просто непристойность какая-то, а не цвет.

– Да ну… – не согласился Агеев и заглянул в самую глубину Инниных глаз. У Самсоновой при этом мороз пробежал по коже, а Димка, пожав плечами, сказал: – Цвет как цвет… Зеленоватый… Что глупости придумываешь?

Инна почувствовала, что внутри нее от удовольствия распускается что-то вроде цветка. Жаль, что Димка не мог его видеть. Хотя, может, чего и заметил, когда глядел в ее глаза, в самую Иннину суть.

Она благодарно улыбнулась, Агеев тоже улыбнулся в ответ, смущенно и как-то вопросительно. Инне вдруг резко расхотелось клеить учебники. Она, скривясь, посмотрела на ленточки нарезанного скотча.

– Знаешь что… – без слов поняв ее, Димка безжалостно сгреб рукой эти ленточки, и они молниеносно и навсегда склеились в его руках. – Брось-ка ты эти учебники! Они все равно никогда не кончаются. Две штуки сегодня подклеишь, а завтра Витек Чересседельников из 6 «А» еще штук десять порвет.

– И что ты предлагаешь? – опять-таки очень осторожно, чтобы раньше времени не обрадоваться, спросила Инна.

– Предлагаю пойти погулять. С мамашей я сейчас договорюсь.

Димка исчез, а Инна Самсонова с носом Анны Ахматовой и с нормальными зеленоватыми глазами оставалась сидеть ни жива ни мертва. А что, если та записка, подписанная инициалом «А.», все-таки была не Дане, а именно ей? И, может быть, ее написал Агеев, которого она сразу глупо отбросила по причине вражды, каковой, как оказалось, и не было?

Агеев вернулся уже со своим рюкзаком на плече и весело поманил Инну за собой.

А потом они гуляли. Димка болтал всякую чепуху, и у Инны в конце концов разболелись челюсти от смеха.

– Хватит, Димка, – взмолилась она. – Не могу больше смеяться. Давай по домам! Столько уроков задали, да еще платье для нашего конкурса надо раскроить. Времени немного осталось. – Она вспомнила изуродованный материал Язневич и добавила: – Знаешь, я думаю, что Данке все-таки девчонки мстят, а не сказочный Железный Дровосек.

– За что?

– За то, что вы все в нее влюблены. Как будто в других девочках ничего хорошего нет!

– Я, например, в нее не влюблен, – смутившись, сказал Димка.

– Рассказывай кому-нибудь другому! – скороговоркой пробормотала Инна, которой очень хотелось, чтобы его слова оказались правдой. Она посмотрела ему в глаза и вдруг решилась на отчаянный шаг. Она достала из джинсов записку, которую все время носила с собой, и сунула Агееву под нос. – Скажешь, не ты писал… Данке?

Димка взял уже затершийся в Иннином кармане листок бумаги, прочитал текст и покачал головой:

– Моя фамилия, конечно, на «А», но я этого не писал.

Инна обрадовалась и разочаровалась одновременно. Было бы в сто раз лучше, если бы он сказал что-нибудь другое. Например, так: «Это я писал. Но не Данке, а тебе».

Глава 6. Нервные клетки не восстанавливаются.

На следующий день после уроков девочки 8 «Б» опять собрались в кабинете труда. Татьяна Васильевна любезно обещала потратить свое личное время, чтобы посмотреть, правильно ли восьмиклассницы раскроили материал, чтобы к следующему уроку они могли принести уже смётанные платья. Все боялись даже смотреть на Язневич, но она выглядела абсолютно спокойной, а когда очередь дошла, выложила на стол раскроенное платье совершенно из другого материала – очень яркого, цвета морской волны.

– Ну, Данка, молодчина! – восхитилась Лида, когда они с Инной шли из школы. – Решила не сдаваться. И правильно! Хотя, конечно, – она тяжко вздохнула, – наши шансы при ее участии почти нулевые.

– Ну, почему? Маски же будут и все такое, – ответила Инна.

– Не верю я что-то в эту конспирацию. Все равно парни как-нибудь узнают, где кто. Хотя бы по туфлям. Таких моднючих, как у Данки, ни у кого нет. Так что, хоть мне и глубоко отвратительна история с испорченным материалом, – Лида приостановилась и заглянула подруге в глаза, чтобы удостовериться, что та не сомневается в ее искренности, – но тот злодей нам здорово помог бы.

– Как тебе не стыдно, Лидка! Ты только вспомни, какое бледное лицо было у Данки! Она, наверное, миллион нервных клеток потеряла. Тех самых, которые не восстанавливаются.

– Этих клеток у нас, чтоб ты знала, до ужаса много. Пока человек живет – они нипочем не кончатся. Знаешь, – Логинова оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, не подслушивает ли кто, – мне кажется, что это все-таки дело рук Кирки… то есть Кирилла Алейникова. Он, наверное, никак забыть не может, как она его тогда при всем классе отбрила.

– И как, интересно, он в наш кабинет труда пробрался?

– Откуда мне знать? Но мы ведь все на перемену уходили. Мог как-нибудь и проникнуть.

Инна вспомнила Димку Агеева, который, как оказалось, и думать забыл о нанесенной ему Инной в пятом классе обиде, поэтому спросила:

– С чего ты взяла, что Алейников еще помнит Данкины обидные слова? Может, ему вообще уже давно кто-нибудь другой нравится… – И Инна опустила руку в карман, чтобы проверить, не потеряла ли она записку. Та была на месте.

– Ты думаешь, где я вчера была? – усмехаясь, спросила Лида.

– Я не думаю, я знаю – у зубного врача! Тебе талон дали на лечение после осмотра, на который мы всем классом ходили.

– Вот именно! А за мной в очереди, знаешь, кто сидел?

– Ну?

– Не «ну», а Кирилл Алейников! Ему, оказывается, тоже талон дали.

– И что?

– Так вот, я решила времени в очереди зря не терять, тем более что просто так сидеть и ждать, когда в тебя вгрызется бормашина, совершенно невозможно. Я завела с Киркой разговор про конкурс. Мол, как они, парни, к нему относятся, как им кажется, кто победит, и т. д., и т. п.

– Ну и?..

– Он сказал, что все эти конкурсы только девчонкам нужны для самоутверждения, а им, парням, и так все ясно, кто есть кто. Так что совершенно не для чего в дурацкие бальные платья рядиться.

– Прямо так и сказал? – огорчилась Инна.

– Представь себе! Ну, а я опять за свое: спрашиваю впрямую, кто же, по его мнению, возьмет первое место. Язневич, наверно?

– А он?

– А его всего прямо перекосило от ненависти, и он говорит: «Вот уж эта мымра точно не победит!» Представляешь?

– А ты?

– А я говорю: «Хватит прикидываться, Алейников! Девчонки знают, что все парни нашего класса по уши влюблены в Данку».

– И что он?

– А он сказал, что я дура…

– И все?

– И все.

– Знаешь, Лида, все-таки не все мечтают о Язневич. Видишь, Кирка продолжает ее ненавидеть. И еще один… человек… мне вчера говорил, что в Данку совершенно не влюблен.

– Кто же этот человек? – насторожилась Логинова.

Инна поколебалась с минуту и все же рассказала Лиде о вчерашней прогулке и разговоре с Димкой Агеевым.

– Вот те на! – изумилась Лида. – Что ж получается, он в тебя влюблен, что ли?

– Он мне этого не говорил, – покраснела Инна.

– А ты хочешь, чтобы тебе с первого раза так все и выложили? Подождать придется, – проворчала Логинова, и Инне показалось, что подруга ей завидует, поскольку ей ничего подобного никто пока не говорил.

Девочки помолчали, думая каждая о своем. Инна, например, никак не могла решить, чего ей больше хочется: чтобы Димка оказался в нее влюблен или чтобы записка, лежащая в кармане ее джинсов, была написана Кириллом Алейниковым и не Дане, а ей. Вдруг в голову Инне пришла совершенно гениальная мысль:

– Лида! Все ведь проще простого! Надо потихоньку сверить почерки.

– Какие? – не поняла Лида.

– Ну, почерк в записке, которую ты выудила из мусорки Недремлющего Ока, надо сличить с почерком всех наших. Так мы всех проверим и узнаем, кто угрожал Язневич.

– Я уже думала об этом. Ничего не выйдет. Вот гляди, – Лида достала из кармашка школьного рюкзачка записку, – видишь, почти печатными буквами написана.

Инна заглянула в листок и побледнела почти так же, как Видана Язневич, когда ей испортили ткань на платье. Она вытащила свою записку и приложила к записке, которую держала Логинова. Хотя обе были выполнены буквами, близкими к печатным, не оставалось никакого сомнения, что они написаны одним и тем же человеком. Та же бумага в тонкую черную клетку, паста того же темно-синего оттенка и, главное, буквы «т» в слове «ты» Инниной записки и в слове «тухлыми» из записки с угрозой имели совершенно одинаково изогнутую верхнюю перекладинку.

– Это твоя записка? Тебе написана? Где ты ее взяла? – забросала Инну вопросами Лида, выхватив из ее рук измятый листок.

– Я не знаю, кому эта записка, – ответила Инна и открыла Логиновой тайну ее появления.

– Она написана тебе! – твердо заключила Логинова.

– Почему ты так решила? – удивилась Инна.

– Сама-то подумай, как один и тот же человек может Данке написать такие разные записки: одна – практически про любовь, другая – вся в ненависти! – Лида с подозрением оглядела Инну и добавила: – Что-то в последнее время ты, подруга, приобрела среди наших парней небывалую популярность. Тут тебе и Димас Агеев, и этот… который букву «т» не смог для маскировки по-разному написать. Когда ты только все это успела?

Инна не знала, что сказать. Неужели записка не Данке, а все-таки ей? Неужели ее автор Кирилл Алейников? Она вспомнила, как вчера хохотала над приколами Димки, и не могла понять, чему ей теперь радоваться, чему огорчаться.

Глава 7. По следу Железного Дровосека.

В день, когда девочки 8 «Б» принесли в школу почти готовые платья, произошло отвратительное событие.

На труде все нарядились на пробу в только что сшитые платья. Кому-то оставалось только пришить пуговицы, кому-то вставить «молнию», кому-то поработать над отделкой. Инна, например, должна была каждый ряд своих многочисленных оборок из тканей в цветочек разного цвета обшить кружевами. А Лида собиралась расшить голубым бисером лиф платья.

Инна с восхищением рассматривала одноклассниц. Длинные платья даже из самых дешевых тканей абсолютно всех превратили в красавиц. Девчонки в обычной жизни, как и Лида с Инной, действительно почти не носили платьев. Куда удобнее ходить в джинсах и свитерах! А тут – прямо девятнадцатый век! Не хватало свечей, мазурки и гусар.

Самое красивое платье получилось, как и предсказывала учительница, у Тони Мамаевой. Оно действительно казалось золотым и тон в тон совпадало с цветом ее волос. Они теперь не напоминали солому, а тоже отливали золотом. Поскольку Тонькина фланель была довольно ворсистой, Татьяна Васильевна предложила основной упор делать как раз на фактуру ткани и не перегружать платье деталями. Оно было сшито очень просто: как и у всех, длинное, чуть расклешенное книзу, с небольшим шлейфом, рукава – фонариком, а неглубокое декольте обрамлял мягкий воротник хомутиком. Нескладная Мамаева казалась в своем новом платье стройной, хрупкой и очень элегантной.

Как всегда, хороша была и Дана. Ее платье цвета морской волны было отрезным по талии. Вырез лодочкой на груди на спине переходил в декольте до пояса. Голая спина декорировалась множеством крест-накрест пересекающихся шнуров из той же ткани, обшитых сверкающим люрексом. Лиф впереди тоже был расшит косой клеткой серебристых ниток. Дана в этом платье напомнила Инне Джульетту. Почти в таком же платье она была изображена в книге, которую ей подарила мама на день рождения.

Инна подумала, что надо будет посоветовать Данке и волосы собрать в сеточку, которую тоже можно украсить чем-нибудь блестящим. Сходство с Джульеттой тогда станет окончательным. Инна уже было двинулась к Язневич, но потом одернула себя. Еще не хватало подсказывать сопернице, как лучше выглядеть! Совсем с ума сошла!

У зеркала крутились Лида и Алена Глазкова. Глазкова в нежно-кремовой марлевке выглядела настоящей невестой. Ее платье, как и у Мамаевой, тоже сшито было очень просто. Жатая ткань спадала к полу красивыми волнами. Сверху, через голову, надевалась воздушная, сильно клешенная пелерина. Задрапированная таким образом Алена казалась нежной розой.

Лида тоже смотрелась не хуже. Они с Инной подобрали ткань очень удачной расцветки. Лидины глаза, казалось, широко распахнулись в мир и приобрели оттенок ярко-голубого летнего неба. Немнущаяся простынная ткань позволила украсить юбку многочисленными мелкими оборочками и складочками, а рукава – буфами. На лифе синим карандашом был нанесен узор, который Лида на уроке собиралась расшивать бисером.

Когда Глазкова отлепилась от зеркала, Инна подошла к Логиновой, глянула на свое отражение рядом с Лидиным, и настроение у нее испортилось так, что хуже некуда. По сравнению и с Логиновой, и с остальными одноклассницами, наряженными в платья нежных пастельных тонов, Инна в своем пестреньком ситчике показалась себе артисткой кубанского народного хора. Она ничего не сказала занятой собой подруге, отошла от зеркала, быстренько переоделась в джинсы и села в тягостном раздумье за стол.

Стоит ли пришивать кружева на это нелепое платье? Пожалуй, оно станет еще хуже, еще народнее и проще. Ну почему ей так не везет? Лидке выбрала такую хорошую ткань, а себе… Между девчонками в настоящих бальных платьях она будет выглядеть прислугой, разрядившейся к господскому балу. Барышня-крестьянка! Дура набитая!

Что же теперь делать? Другое платье она уже сшить не успеет. Да и мама вряд ли еще раз отстегнет денег на платье, которое и надеть-то придется только один раз. Ладно, не сидеть же все два урока в безделье! Она пришьет эти глупые кружева, а на конкурс не пойдет. Что ей там делать? Она ведь с самого начала говорила себе, что все эти «Жемчужины» не для нее. Чего ее вдруг разобрало? Неужели из-за той странной записки, неизвестно кому адресованной, и… из-за Димки? А впрочем… Нет, она пойдет на конкурс! И именно в этом платье! И кружев нашьет побольше! Вот и проверим вас, мальчики, что вам нужно: платье или живой человек…

И она, несчастная Инна Самсонова, весь первый урок, не поднимая головы, нашивала на оборки белые кружева.

Как только прозвенел звонок, дверь кабинета открылась и в дверном проеме показались головы одноклассников с блестящими от любопытства глазами и растянутыми в улыбках лицами. Похоже, они специально подкарауливали у дверей, чтобы подглядеть, чем в большой тайне от них уже целый месяц занимаются их одноклассницы. Девчонки, многие из которых были наряжены в свои платья, оглушительно завизжали.

Татьяна Васильевна, сурово сдвинув брови, вытолкала мальчишек обратно в коридор, велела девочкам переодеться и идти на перемену.

Инна сидела в столовой против Лиды и раздражалась все больше и больше, сравнивая в уме платья одноклассниц со своим собственным. Сравнение было настолько не в ее пользу, что она жевала ватрушку, абсолютно не замечая ее вкуса и забывая даже запивать компотом. К их столу с тарелкой салата подошла Алена Глазкова. Она успела съесть ложки две, как в столовую вбежала учительница труда с такими ужасными глазами, что девчонки 8 «Б» побросали недоеденные булочки с салатами и вслед за Татьяной Васильевной бросились в ее кабинет. На ближайшем же к двери столе лежало платье Виданы Язневич цвета морской волны. Из него были с мясом выдраны все декоративные шнуры и оторван большой кусок подола от юбки. Инна заставила себя посмотреть на Дану. А та уже знакомым движением собрала в комок изувеченное платье, запихнула его себе в сумку и, ни на кого не глядя, вышла из кабинета.

– Ну и как тебе все это нравится? – спросила Инну Лида, когда они собрались в квартире Логиновых, чтобы делать маски для конкурса.

– Разве это может нравиться? В самом деле, – Инна вспомнила слова Димки Агеева, – просто какой-то Железный Дровосек орудует! Маньяк!

– Железный Дровосек? – удивилась Лида. – Почему?

– Потому что без сердца!

Логинова, конечно, тоже, как и сама Инна в ответ Димке, стала говорить, что Железный Дровосек из Изумрудного города был добрым и никогда не стал бы кромсать платья девочки Элли.

В заключение Лида повторила те же слова, которые Инна говорила Агееву:

– Нет, я думаю, что это не Дровосек, а Дровосечиха.

Девочки помолчали, вновь переживая неприятный инцидент на уроке труда. А потом Лида встрепенулась и спросила Инну:

– Ты вот, наверное, думаешь, что я на труде у зеркала вертелась, чтобы лишний раз собой полюбоваться?

– А разве нет?

– Именно что – нет! Я осторожно вела за всеми пристальное наблюдение.

– Ну и каковы же результаты?

– Отчитываюсь! Первое: Глазкова смотрела на Данкино платье глазами, полными зависти и отвращения.

– Да ладно тебе, – махнула рукой Инна. – Глазкова сама, как майская роза, в своей кремовой марлевке! Еще неизвестно, кто лучше смотрелся: она или Язневич. По мне, так Глазкова. А что второе?

– Второе: на перемену я выходила из класса предпоследней. Догадываешься, кто был последней?

– Нет.

– Она же! Алена Глазкова! – торжественно провозгласила Лида. – Ты же знаешь, Татьяна всегда оставляет запасной ключ от кабинета последней выходящей девочке. В этот день ею была Глазкова.

– Глазкова, между прочим, рядом с тобой в столовой салат ела, – не согласилась с ней Инна.

– А ты обратила внимание, насколько позже нас она пришла? Сначала разорвала платье, а потом решила пойти подкрепиться. Дело-то оказалось не таким уж и легким – одних шнуров штук десять выдрать пришлось. Кстати, ее имя тоже на «А» начинается.

– Совсем с ума сошла? Аленка станет мне писать, что я ей нравлюсь?

– Так ведь вовсе не факт, что записка тебе!

– Ну вот… У тебя семь пятниц на неделе. Сама же говорила, что мне. И, вообще, она в моем пособии лежала! Раз не Данке, значит, мне! Все очень логично.

– Такие пособия у многих в классе есть. Она могла и перепутать.

– Не могла. Я Данке пособие в гардеробе отдала, после уроков, а утром она мне его назад принесла. Никто ничего не мог перепутать.

– То, что ты сейчас сказала, как раз подтверждает мои слова!

– То есть?

– Да очень просто: в тот раз вообще никто не мог ничего в книжку подложить, раз вы ее из рук в руки передали! Записка попала туда раньше. И тогда действительно возможна путаница.

Инна сказала себе, что в логике подруге не откажешь, и в очередной раз сильно огорчилась. Записка, которая последнее время так грела ей душу, скорее всего, действительно написана не ей. Еще один удар ниже пояса в дополнение к убогому платью в меленький цветочек. Что ж, надо приготовиться к тому, что и Димка просто так болтал про Модильяни, а на самом деле ему в тот вечер просто некуда было время девать. Да и нос у нее самый что ни на есть буратиний, а никакой не ахматовский. А про глаза и вообще говорить нечего.

– Вот интересно, кому Глазкова писала записку? – продолжила между тем Логинова. – Кто же ей так нравится? Не знаешь?

– Понятия не имею. Да, признаться, мне это и неинтересно, – нехотя отозвалась Инна.

– Ну и зря! Я же тебе уже говорила – свалят Данку, за других примутся.

– На мое платье никто не позарится, а ты свое оберегай получше, вот и все дела.

Логинова, увлеченная своим расследованием, не обратила внимания, насколько горько Инна отозвалась о своем конкурсном наряде, и продолжала рассуждать:

– Врал мне все Кирюшка у зубного, что парням наш конкурс до лампочки. Вон как они в кабинет труда к нам вломились! И глазищи у всех любопытные-любопытные были. Ты, Инка, не заметила среди них Алейникова?

– Нет. Я вообще не поняла, кто там был. Татьяна их быстро вытурила.

– Ладно, – подытожила Лида. – Над всем этим еще стоит подумать, но мы с тобой здесь совершенно не для того собрались. Давай маски делать. Только… – голос ее из делового и решительного сделался жалобным и заискивающим. – Я даже не представляю, как их делать. На тебя, Инка, вся надежда. На твой художественный вкус.

Инна, которой уже не хотелось никаких масок, опять вынуждена была заняться конкурсными делами. Она немного подумала, попросила подругу дать ей лист бумаги и тут же набросала на нем маску для Лиды. Поскольку платье ее было голубого цвета, она решила сделать маску в виде двух соприкасающихся пухлыми губками рыбок. Голубые Лидины глаза в прорезях окажутся, таким образом, глазами этих рыбок. Хвосты им можно сделать из блестящих париков из мишуры, которые продаются в магазинах. Надо только подобрать парик сине-голубого цвета. Кстати, можно купить их два, и один использовать по прямому назначению, то есть надеть на голову. Можно вообще посоветовать такие парики всем девчонкам. Инна опять с горечью подумала о себе. С ее платьем такой парик будет выглядеть нелепо. Ей скорее подойдет на голову какой-нибудь павлово-посадский платок с кистями. Однажды выбранный стиль придется поддерживать.

Лида пришла в восторг от своей рыбьей маски. Она тут же попросила подругу перенести рисунок на тонкий картон, потом вырезала по контуру и начала, высунув язык, раскрашивать маску гуашью так, как посоветовала Инна: каждую чешуйку в разные тона синего и голубого.

А Инна призадумалась над своей маской. К ее народному костюму никакая карнавальная маска вообще не подходила. Сначала она все-таки попыталась сделать ее в виде двух ярких роз, как на тех же павлово-посадских платках, потом в виде двух птиц… Но быстро отбросила оба варианта. Инна грустно задумалась, не зная, что бы еще придумать. И вдруг поняла: есть всего одно-единственное решение. Тогда она взяла новый лист бумаги и нарисовала на нем лицо матрешки с кругляшками ярко-красного румянца на щеках, с губами сердечком и с пшеничными волосами, разделенными на прямой пробор.

Маска неожиданно получилась очень удачной. Мало того, что само личико вышло довольно миленьким, оно еще абсолютно скрывало под собой настоящее лицо Инны Самсоновой с носом, похожим на топор Железного Дровосека.

Лиде Иннина маска тоже понравилась.

– Какая лапочка! – сказала она о нарисованной матрешке. – И, главное, все лицо скрыто, а мне надо еще что-то придумать, потому что и нос, и губы видны, а по ним довольно легко узнать человека.

– Когда купим парики, на низ маски тоже нацепим мишуры. Под ней и скроется то, что останется открытым, – решила Инна.

– Инка, ты чудо! – обрадовалась Лида. – Ты настоящий дизайнер и самая настоящая подруга! Если бы не ты, у меня ничего бы не получилось.

И она звонко чмокнула Самсонову в щеку.

Глава 8. Первое свидание.

Инна пришла домой и решила примерить платье вместе с маской. Она быстренько переоделась, посмотрела на себя в зеркало и решила, что получился довольно-таки забавный образ. Совершенно не бальный, конечно, зато абсолютно отличающийся ото всех. Все ее одноклассницы будут одеты трогательно-романтически, а она – как на народном гулянье: ярко и празднично. Что ж, пусть будет так! Может, кто-нибудь из парней и оценит ее оригинальность. Она уже собиралась снять маску и платье, как вдруг услышала звонок во входную дверь. Наверное, пришла с работы мама. Увидела в окнах всей квартиры свет и решила не доставать ключи. Отлично! Сейчас проверим наряд на маме. Инна поправила маску и пошла открывать дверь.

– Милости просим… – начала она, дурачась, с поклоном, и замерла, увидев возле порога не мамины сапоги на тонких каблучках, а синие с белым кроссовки.

Инна подняла голову и ахнула. Перед ней с совершенно растерянным лицом стоял Димка Агеев. Она сорвала маску и упавшим голосом сказала:

– Ну вот… Ты видел…

– Я же не нарочно, Инна, – тут же понял свою вину Димка. – Я же не знал… Я просто хотел пригласить тебя погулять. Я никому не скажу, честное слово!

– Не скажу… – передразнила его Инна. – А никому и не надо говорить. По крайней мере, ты теперь сам знаешь, за кого тебе голосовать не надо. Я еще одним голосом получу меньше.

– А я не буду против тебя! Вот увидишь!

– Жалко меня стало, да? – Инна с трудом держалась, чтобы не заплакать.

– Жалко, что лишил тебя тайны. Но ведь не совсем! Остальные-то ничего не узнают! Я тебе обещаю.

– Ладно, – шмыгнула носом Инна, прогоняя нечаянные слезы, – ты действительно не виноват. Страшное платье, да? Скажи честно!

– Если честно, то я ничего не понимаю в этом, Инна. Мне все равно, в платье ты или в джинсах. Ты мне в любом виде нравишься. – Димка сказал это и густо покраснел. Видимо, последнее предложение вырвалось у него совершенно неожиданно для него самого.

Инна вздрогнула, недоверчиво посмотрела на него и грозно потребовала:

– Ну-ка повтори, что ты сказал!

– Мне все равно, в каком ты платье… – промямлил Агеев.

– Нет… Не это… Ты говорил еще другое…

– Другое… – Димка поднял на нее свои серые глаза и, запинаясь, произнес: – Ты мне н-нравишься… Еще с пятого к-класса…

Инна почувствовала, как по правой щеке проползла все-таки вырвавшаяся на волю слеза. Она повернулась к Димке другой щекой и сказала глухим голосом:

– Подожди меня во дворе. Я переоденусь и выйду.

Сначала их разговор не клеился. Неожиданное признание Агеева смутило и растревожило обоих. Потом Инна опять вспомнила о той драке в пятом классе, которая почти на три года напрочь оборвала их отношения.

– Знаешь, Димка, – сказала она, – а я все время была уверена, что ты меня ненавидишь.

– Глупость какая, – отозвался Агеев. – Разве можно так долго злиться?

– Но Кирилл ведь злится на Данку, хотя уже больше года прошло.

– У него есть на то причина.

– И ты ее знаешь?

– Ну… в общих чертах, хотя могу и ошибаться. Мы ведь с ним не такие уж близкие друзья, чтобы он мне все рассказывал.

– И в чем же дело?

– Я не буду, Инна, выдавать чужие тайны. Тем более что точно ничего не знаю. Вдруг я ошибаюсь?

– Как ты думаешь, может, он от злости на Данку решил уродовать ее платья? Может быть, он и есть тот самый бессердечный Железный Дровосек?

– Не знаю… Мне кажется, как раз у Кирюхи-то сердце присутствует.

– Вообще-то, последняя версия моей подруги Логиновой, которая взялась за расследование этого дела, состоит в том, что испорченные платья – дело рук Дровосечихи Алены Глазковой. Как тебе Глазкова в качестве преступницы?

Димке, похоже, версия не понравилась, потому что он как-то весь стушевался и промямлил, что Алена на такое не способна.

– Ты настолько хорошо ее знаешь? – Инна с подозрением оглядела Димку.

Агеев так неопределенно пожал плечами, что Инна вынуждена была спросить:

– Опять чужие тайны?

Димка очень обрадовался, что она сама догадалась, и усиленно закивал головой.

– Что-то очень много тайн! – рассердилась Инна.

– Я тебе потом расскажу, если ты…

– Что я?

– Ну… мы же с тобой еще не очень хорошо знакомы.

– Не доверяешь? – Агеев хотел что-то возразить, но Инна его остановила: – Ладно, может, ты и прав. Зачем лезть в чужие дела? Со своими бы разобраться…

На следующем уроке географии Недремлющее Око потрясала в 8 «Б» листком с контрольной по полезным ископаемым Тони Мамаевой.

– Антонина, у тебя единственная «двойка» в классе! – возмущалась она. – Это все результаты опасных для юных душ конкурсов красоты. Что себе администрация думает, не понимаю? Нет, чтобы провести викторину по географии или по какому-нибудь другому, не менее важному, предмету… Все в этой школе занимаются ерундой! Тебе, Мамаева, как никому другому, нужно учиться. Это за Дану Язневич папа решит все проблемы, и за всяких там… моделей все сделают их продюсеры, а куда ты, Антонина, без географии денешься, я, право, не представляю. Забудь, милочка, про все эти «Жемчужины». Я тебя к ней не допускаю. Займись-ка делом. Потом сама же спасибо скажешь.

Бедная Тонька, которую девчонки между собой и так называли Страшилой, теперь прилюдно окончательно и навсегда была приговорена к вечной географии по причине своей невыдающейся внешности. Скрывшись в своем шалашике, она чуть не плакала. А может быть, и плакала. Кто это увидит за жесткими соломенными прядями?

Инна посмотрела на свою подругу Логинову. Та с ужасающими ужимками кивала ей на Алену Глазкову. Инна обернулась к Глазковой и попросила у нее совершенно ненужный карандаш. Алена молча протянула его Инне, а на лице ее при этом читалось явное удовлетворение происходящими событиями. Самсонова хотела уже отвернуться от Алены, как вдруг неожиданно встретилась с ней глазами. Она тут же отвернулась, но долго еще чувствовала на своем затылке взгляд Глазковой и почему-то краснела.

После географии у окна коридора одноклассницы горячо утешали Страшилу, потому что все к ней очень неплохо относились. Антонина Мамаева была доброй, отзывчивой девчонкой, которая совершенно не умела ни злобствовать, ни злорадствовать, ни даже сплетничать по пустякам. Бедная Тонька расстроилась не на шутку – настоящие крупные слезы капали из ее шалаша прямо на голубенький свитерок.

– Наплюй ты на это Высохшее Географическое Око! – втолковывала ей Дана. – Она не имеет никакого права вмешиваться в дела нашего класса. Пусть свой 9 «А» воспитывает. На «Школьную жемчужину» мы пока и не замахиваемся, а «Жемчужина 8 «Б» – наше личное дело!

– Точно, Мамай! У тебя ведь тако-о-ое платье! – протянула Глазкова, и ее насмешливый тон очень не понравился Инне. Чтобы Тонька не успела прочувствовать всю глубину Аленкиной издевки, Инна поспешила добавить:

– У тебя, Тоня, действительно самое красивое платье! И Данка абсолютно права. Нашим классом руководит Ольга Ивановна, а не это… Бесполезное Ископаемое…

Новое прозвище географички показалось всем таким удачным, что столпившиеся возле Антонины девчонки дружно рассмеялись. Из желтого шалашика показалось наконец красное лицо Мамаевой, которая тоже попыталась улыбнуться сквозь все еще бегущие по щекам слезы. Инна хотела еще как-нибудь подбодрить Страшилу, но Логинова довольно грубо, за локоть, вытащила ее из группы девчонок и выволокла на лестницу.

– Ну? Теперь ты видела? – свистящим шепотом спросила она Инну.

– Что именно?

– Лицо Глазковой видела?

– Лицо как лицо, – ответила Инна. – А вот тон, которым она говорила про Тонькино платье, мне действительно не понравился.

– Вот именно! Мне, знаешь ли, очень не нравится, и как она на тебя смотрит. По-моему, ей кажется, что тебя тоже неплохо бы устранить с дороги.

– Что ты несешь, Лидка?

– А то! У Данки уже, считай, два платья пропало, и никто не знает, готовит ли она третье. До Мамаевского наряда Глазковой не добраться, поскольку он уже сшит и находится у Тоньки дома в шкафу. Поэтому Алена так и обрадовалась, когда это… Ископаемое попыталось отлучить Мамая от конкурса.

– Ну а я при чем?

– Видимо, Глазкова видит и в тебе сильную конкурентку. Платье твое, конечно, сейчас вне досягаемости, но она может придумать что-нибудь и почище!

– С чего ты взяла?

– Она на географии на тебя так смотрела…

– Как «так»?

– Кровожадно, вот как! И когда ты Мамая утешала, тоже глядела на тебя самым зверским взглядом. Вот честное слово!

– Да не может такого быть…

Вечером Инна опять встретилась с Агеевым. Первое, что она ему сказала, все-таки касалось Алены:

– Вот ты, Димка, не хотел мне ничего про Глазкову говорить, а она скорее всего Дровосечиха и есть!

– Глупости! Кто тебе сказал?

– Это мы с Лидкой вывели… путем некоторых умозаключений.

– Ну-ка, ну-ка… Поподробнее, если можно.

– Пожалуйста, – и Инна вкратце передала ему наблюдения Логиновой и свои тяжкие ощущения под взглядом злодейки Алены на географии.

– Про Мамая и Данкины платья ничего не скажу – не знаю, – сказал Димка и опять как-то занервничал и сжался. – А вот насчет тебя… тут дело в другом…

– Ты знаешь и молчишь? – ужаснулась Инна. – Хочешь, чтобы она меня слопала?

– Что ты несешь? Говорю же, здесь другое…

– Если сейчас же не объяснишь, в чем дело, то можешь мне больше не звонить, ясно?

Димка нервно дернул «молнию» на куртке, выдохнул и сказал:

– Ну, хорошо… я скажу… Только ты пойми правильно…

– Ну?! – угрожающе подбодрила его Инна.

– Дело в том, что на прошлой дискотеке я пригласил танцевать Алену… а потом она меня… Вот…

– А потом?

– А потом снова я ее… А потом она пригласила меня в клуб «Star»…

– И ты, конечно, побежал! Полетел! А теперь она небось возмущается, почему ты больше в этот «Star» не ходишь! Или ходишь? С ней ходишь? – Вопросы сыпались из Инны, как из прорвавшегося мешка картошка. Еще бы! Разве ей с ее носом может повезти так, чтобы Дима Агеев ходил только за ней, как хвостик. Этого же просто не может быть – вот этого и нет!

Она хотела было повернуться и уйти от Казановы-Агеева, но чуть промедлила, и он успел сказать:

– Никуда я не хожу. И вообще, я и в тот раз отказался, а она, кажется, обиделась…

– Слушай, Агеев! – уперла руки в боки Инна. – А почему ты меня никогда танцевать не приглашал?

– Так… тебя на той дискотеке не было…

– Ну и что? Зато на других-то я была. Да только тебя что-то рядом не наблюдалось! – продолжала яростное наступление Инна, пытаясь разоблачить и развенчать Димку, как отрицательного героя, окончательно.

– Ну вот! Я так и знал! – Агеев не менее энергично хлопнул себя по бокам руками, как рассерженный ворон крыльями. – Я поэтому и не хотел говорить. Знал, что ты сразу сделаешь дурацкие выводы.

– Ах, это у меня выводы дурацкие? Поведение у тебя дурацкое, ловелас несчастный! Казанова! – Инна на минуту смолкла, чтобы подобрать еще более подходящее определение, но в голову пришло не очень обидное: – Дамский угодник! Вот ты кто!

– Ах, я дамский угодник? Ловелас? Казанова? Может, еще чего придумаешь? – все-таки обидевшись, кричал чуть ли не на весь двор Димка. – Да я, может быть, потому тебя не приглашал, что стеснялся очень!

– Ага! А Глазкову не стеснялся? – крикнула в ответ Инна и хотела добавить, чтобы он убирался вон прямо сейчас, немедленно и к этой самой Глазковой, но Агеев вдруг схватил ее за локти, приблизил свои глаза к ее лицу и тихо сказал:

– Слушай, мы, кажется, сейчас подеремся, как в пятом классе. Зачем? Кому это нужно?

Инна после его слов сразу сникла, сдулась, как воздушный шарик, осторожно высвободила свои руки и совершенно растерялась, не зная, что сказать ему в ответ.

– Ты мне не веришь? – спросил Димка.

– Ну почему? Я верю, – хрипло, не своим голосом произнесла Инна. – Так ты хочешь сказать, что Глазкова на меня из-за тебя злится?

– Я думаю, да.

– Ты что, ей про меня рассказывал?

– Видишь ли, она нас уже два раза видела вместе. А вчера прямо спросила: не из-за тебя ли я в «Star» не пошел.

– А ты?

– А я что… я сказал правду…

– А она?

– А она, по-моему, огорчилась.

– Но это не мешает ей быть Дровосечихой!

– Не верится мне, что Алена на такое способна.

– А кто, по-твоему, из нашего класса способен?

– Не знаю… А может, Дровосек вовсе не из нашего класса? – обрадовался своей новой идее Димка. – Может, девчонки из параллельных восьмых классов орудуют? Из зависти?

– Вряд ли. Мы же готовимся не к «Школьной жемчужине», а к конкурсу 8 «Б». Какое им до нас дело? Нет, Дима, это мог сделать только кто-то из своих. И повод должен быть достаточно серьезным.

Глава 9. Хобби есть у каждого!

Как и предполагала Дана, Ольга Ивановна сделала все возможное и даже невозможное, чтобы Антонина Мамаева наладила отношения с Недремлющим Оком и переписала контрольную по полезным ископаемым. И вот Мамай-Страшила, неся перед собой, как хрустальную вазу, дневник с вожделенным «трояком» по географии, явилась в кабинет музыки. Девочки 8 «Б» во главе с классным руководителем в это время обсуждали, как лучше провести конкурс песни.

– Я вам сразу скажу, что петь одна я не сумею, – заявила Лида Логинова. – Да и… – она бросила взгляд на вошедшую Мамаеву и добавила: – Вот и Тонька тоже наверняка не сможет.

– Ну-у-у, во-о-обще-то… – начала было Антонина, но ее никто не услышал.

– А может быть, вам исполнить всем вместе одну песню, а кто почувствует себя в силах, пусть поет какой-нибудь куплет соло? – предложила Ольга Ивановна.

– Конечно, тот и получит больше всех баллов, – недовольно буркнула Лида.

– Можно и так спеть, что перечеркнутся все ранее набранные баллы, – не согласилась с ней учительница. – Конечно, в исполнении песни соло есть определенный риск. Все-таки среди вас нет профессиональных певиц.

– Я лично согласна петь вместе со всеми, – поддержала Ольгу Ивановну Алена Глазкова. – А кто хочет – пусть рискует. Я, например, не против.

Девочки поспорили еще, а потом, как часто бывало, приняли предложение своей учительницы. Но вскоре спор снова разгорелся, потому что все начали препираться, какую песню исполнить.

– «Belle»!

– «Шоколадный заяц»!

– «Такие девушки, как звезды»! – неслось со всех сторон.

– Девочки, – остановила их учительница, – никак не пойму, почему вы все время предлагаете мужские песни? Это же вам петь, а не мальчишкам! Вспомните что-нибудь женское!

Восьмиклассницы долго перебирали девчачьи песни и в конце концов остановились на «Море зовет» группы «Фабрика». Конечно, песня несколько не по сезону – какой уж в октябре-то зов моря, – зато веселая. И мотив несложный. Каждая девочка решила, что уж «а мы такие, отдыхаем» она вытянет.

– Раз уж вам понравилась эта песня, то хочу внести еще одно предложение, – с трудом пробилась сквозь возбужденные возгласы своих учениц Ольга Ивановна. – Может, попробуете, как девушки группы «Фабрика», заодно и танцевать? Совместим два конкурса в одном, а баллы жюри может выставлять за пение и танец отдельно. Хотя, наверно, это трудно: петь и танцевать одновременно…

– Нет!

– Это здорово!

– Мы сможем!

– У нас получится! – ухватились за очередную идею учительницы девчонки.

– Представляете, можно петь и танцевать не всем вместе, а четверками, как «Фабрика»! – предложила Лида, у которой пылали щеки в предчувствии того замечательного момента, когда она будет выступать, как в настоящей шоу-группе.

– В «Фабрике» не четыре девушки, а три, – поправила Лиду Глазкова.

– Но сначала-то было четыре! – возразила Логинова. – Нас как раз двенадцать. На каждую четверку по куплету. И, главное, движения можно у девушек из «Фабрики» скопировать. У кого-нибудь есть видео?

Глазкова сказала, что принесет видеокассету, а Ольга Ивановна обещала договориться с учителями музыки и ритмики, чтобы те помогли провести несколько репетиций. Все уже хотели расходиться, весьма довольные собой и тем, что им предстоит, как раздался голос Виданы Язневич:

– Интересно, и как вы собираетесь прыгать «Море зовет» в ваших длинных бальных платьях?

В классе, в котором только что было невероятно шумно, повисла напряженная тишина. Обескураженные девочки все как одна посмотрели на свою учительницу.

– Да, – согласилась она, – тут у нас нестыковка. Но мы что-нибудь придумаем!

– Что тут можно придумать… – огорченная Лида покраснела еще больше.

– Ничего страшного – вы переоденетесь, – успокоила ее Ольга Ивановна. – Значит, с открытыми лицами проведем не один, а два конкурса, только и всего. Было бы из-за чего расстраиваться!

Девочки несколько повеселели, но каждая уходила домой в раздумье, получится ли у нее выступать без маски так же свободно, как и в ней.

В гардеробе Инна спросила у Язневич:

– Почему ты сказала: «Как вы собираетесь прыгать…»? Разве ты не будешь участвовать в конкурсе?

– Я еще не решила, – мрачно ответила Дана. – Платья нет, и, признаться, браться за третье мне не хочется. Подумаю, как поступить. Время еще есть.

– «Море»-то учить будешь?

– Сказала же: подумаю! – отрезала Дана, и Инна поняла, что говорить на эту тему она больше не хочет.

Дома у Логиновых Инна с Лидой обсуждали, каким образом представить на конкурсе свое хобби. Такое задание восьмиклассницы вчера получили от неугомонной Ольги Ивановны.

– Тебе-то хорошо, – как всегда, заныла Лида, – ты принесешь свои рисунки, и все сразу выпадут в осадок. А мне что делать? У меня нет абсолютно никакого хобби.

– Этого не может быть! – возмутилась Инна. – Есть же что-нибудь такое, чем ты очень любишь заниматься и что у тебя хорошо получается?

– Я люблю есть пирожные со взбитыми сливками. Это у меня очень хорошо получается. Сразу могу съесть штук пять! Еще люблю слушать Андрея Губина. Он такой душка! Но это же не хобби…

– Думай еще! – велела подруге Инна.

– Еще… еще люблю читать про любовь… люблю свою кошку Глафиру… сериал «Две судьбы» и передачу «Последний герой» люблю смотреть, – Лида с ужасом глянула на Инну. – И больше ничего, честное слово! Прямо стыдно… Выходит, я человек без хобби…

Инна поняла, что из Лиды больше ничего выжать не удастся, и решила напрячься сама. Уставившись в одну точку, она начала перебирать в памяти неоспоримые достоинства подруги: ее отзывчивость, доброту, верность человеку и слову, некапризность и незлобивость. Ничто из этого, к сожалению, не могло сойти за хобби. Еще Лида была хорошей спортсменкой: отлично играла в баскетбол, имела юношеский разряд по лыжам. Но разве на конкурс красоты притащишься с лыжами? Инна в своих воспоминаниях дошла чуть ли не до ясельного возраста, покопалась, на всякий случай, и там тоже, однако не нашла ничего интересного, вздохнула и подошла к окну – отдохнуть взглядом на осеннем пейзаже за окном.

– Ну вот! Я же говорила, что я… уродливый человек без хобби… – Лида уже собиралась всплакнуть, поскольку, пристально следя за Инниным мыслительным процессом, поняла, что та тоже не смогла ей придумать никакого, даже самого завалящего, увлечения, которое могло бы на конкурсе сойти за хобби.

– Ну и что! – Инна в отчаянии рубанула рукой воздух, намереваясь сказать Логиновой, что она и без хобби самая лучшая подруга на свете, и взвизгнула, как ужаленная. Ее и в самом деле в тот момент, когда она опустила руку вниз, ужалил своими колючками огромный кактус, стоящий на подоконнике.

– Yes!!! – крикнула она и засунула пол-ладони, на которой выступили капельки крови, в рот.

– Укололась? – тут же забыла все свои неприятности Лида. – Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты у окна была осторожна! У Дуси иголки, как стальные. Сейчас принесу перекись.

– Не надо никакой перекиси! – засмеялась Инна. – Я нашла тебе хобби.

– Какое? – с подозрением спросила ее Логинова, тревожась о том, не повредилась ли подруга умом от боли.

– Самое настоящее! Маму Дусю!

«Мамой Дусей» в семье Логиновых прозывался тот самый гигантский кактус, о который укололась Инна. Он был очень большой и толстый. Изгибаясь аркой, он являл собой на подоконнике некие ворота в мир за окном, и эти ворота были покрыты веером из толстеньких, ровненьких, длинненьких деток. За что кактус и получил свое имя – Мама Дуся. У самой Дуси были удивительно длинные и острые блестящие колючки, а детки щетинились во все стороны частыми, похожими на подстриженную шерстку, тоненькими колючечками. Вместе все это явление природы по прозванию «Мама Дуся» поражало воображение каждого, кто его хоть раз видел. Все знакомые и родственники Логиновых, звоня по телефону, всегда интересовались, как поживает Дуся, а когда приходили в гости, первым делом шли навестить необыкновенный кактус. Каждый раз подсчитывалось количество деток и каждый раз выяснялось, что у Мамы Дуси опять прибавление в семействе.

Инна вспомнила, как однажды они с Логиновой встретили в автобусе Лидину тетю, и та, по обыкновению, спросила, здорова ли Дуся. Лида, как ни в чем не бывало, ответила, что Дуся в очень хорошей форме и что у нее появился двадцать пятый ребенок. Женщина, которая почти дремала на одном сиденье рядом с Лидиной тетей, тут же открыла глаза и содрогнулась в ужасе, очевидно, представив необыкновенную ораву настоящих человеческих детенышей в одном доме.

– Издеваешься, да? – с горечью спросила подругу Лида.

– Ни в малейшей степени! Это же ты вырастила Маму Дусю!

– Начала еще моя мама…

– А ты продолжила! Сколько ты книжек перечитала, чтобы у нее земля была подходящая, и освещение на уровне, и полив особый, по годовому графику? Если бы не ты, Дуся не была бы такой холеной, жирненькой и невероятно плодовитой! Сколько раз я отрывала у нее детенышей в надежде, что хоть один приживется на моем подоконнике. И где они? Все погибли смертью храбрых.

– Это потому, что ты их все время заливала. Кактусам не надо так много воды. И удобрение я тебе советовала…

– Вот все это, – перебила ее Инна, – ты и расскажешь, если попросят, на конкурсе, представляя свое хобби – необыкновенный кактус Маму Дусю!

– Ты думаешь…

– Я просто уверена, что все разинут рты от удивления, когда ты представишь на всеобщее обозрение свою Дусю. Потому что никто никогда не видел ничего подобного!

– Если я просто расскажу о Дусе, то никто ничего не поймет. Подумаешь, кактус!

– А если сфотографировать?

– Мало ли где я могла его сфотографировать.

– Тоже верно. Тогда выход один.

– Ну?

– Придется тащить Дусю в школу.

– Да ты что? Во-первых, она очень тяжелая, во-вторых, защищаться будет: исколет насмерть. И вообще, ей это может повредить!

– Лида, вы когда-нибудь окно моете?

– Что за странный вопрос?

– Ничего не странный! Когда окно моете, Дусю ведь с подоконника снимаете?

– Ой, Инка! Это же целое событие! Мы с папой вдвоем снимаем ее, причем оба в брезентовых рукавицах, а мама страхует.

– Значит, как-нибудь справимся. Поставим в коробку, разборную такую… из-под какого-нибудь печенья.

– У нас нет коробки из-под печенья… А у вас разве есть?

– Коробка – не проблема! В магазине спросим, в кондитерском отделе. Мы в прошлом году в нашей «Весне» брали, когда родственникам надо было большую посылку отправить.

– Ну, не знаю… Только если под твою ответственность.

– Я уже брала на свою ответственность голубой материал. Ты все сомневалась, а как хорошо получилось. Так что верь мне, Лидка! Я тебе плохого не посоветую.

Лида наконец улыбнулась, так как поняла, что, поскольку хобби нашлось, она из конкурса не выбывает и может продолжать готовиться к нему изо всех своих сил.

– А я тоже вчера «Фабрику» на видик записала, – сказала она. – Давай попробуем с ними спеть и движения заодно поучим…

Инна с готовностью кивнула, и подруги часа два пели, танцевали и смеялись вместе с группой «Фабрика». Особенно весело у них получалось: «А мы такие, отдыхаем!».

Глава 10. Следствие продолжается.

На английском у доски отвечал Кирилл Алейников. Он плохо подготовился, все время сбивался, а потому покраснел и даже разлохматился. Длинные волосы выскочили из-за ушей, и два темных колечка прилипли к разгоряченной щеке. Инна разглядывала Кирилла и думала о том, что он действительно очень симпатичный, но, пожалуй, теперь ей совсем не хочется, чтобы та записка с подписью «А.» была от него. Если бы она была от него, то пришлось бы объясняться с ним, говорить: «Извини, но я и Дима…».

Инна усмехнулась. Надо же, как все повернулось! Если бы в начале года ей кто-нибудь сказал, что Дмитрий Агеев объяснится ей в любви, она ни за что бы не поверила. А сейчас она сама каждые пять минут думает о нем, вспоминает его лицо, темно-серые глаза, и ей тоже хочется сказать ему что-нибудь такое… такое…. Но она пока не станет… Пусть самое лучшее в ее жизни останется на потом! На вырост!

Димка учил английский в другой группе, и Инна ждала конца урока, чтобы встретиться с ним в гардеробе и вместе пойти домой. Лида, конечно, обидится, но Инна потом еще раз ей все объяснит. Она поймет, хотя, конечно, не сразу….

Инна отвела глаза от Алейникова и хотела посмотреть в окно, не закончился ли на улице зарядивший с утра дождь, но наткнулась взглядом на Тоньку-Мамая. Та, слегка высунувшись из своего шалашика, с выражением неподдельного страдания, оказывается, тоже смотрела на Кирилла. Сочувствует, поняла Инна. Еще бы! Тонька – добрая девчонка, а дело идет к тому, что Алейников схватит «лебедя».

Чуть позже Инна еще раз посмотрела на Мамая и вдруг с удивлением поняла, что глаза Антонины полны не только страдания, но и самого страстного обожания. Та-а-ак! Вот так новость! Неужели Тоня втрескалась в Алейникова? Бедняжка! Разве он когда-нибудь обратит внимание на такое нелепое существо, как неуклюжий Мамай? Надо ей посоветовать отрастить волосы. Длинные, они наверняка перестанут так глупо топорщиться, и Мамаева перестанет выглядеть соломенным Страшилой.

Прозвенел звонок. Взмыленный Алейников понес к парте дневник с заслуженной «двойкой», а Инна поспешила собрать свой рюкзачок.

Неожиданно к ней подошла Антонина.

– Инна, ты не могла бы мне помочь? – спросила она.

– Что случилось? – удивилась Самсонова.

– Понимаешь, я составила текст на английском языке и хочу, чтобы ты проверила. У тебя ведь лучше с иностранным, чем у меня. Боюсь, я могла написать что-нибудь такое, над чем все будут смеяться.

«Уж ты-то точно могла бы», – подумала Инна и уточнила:

– А что за текст-то?

– Ну как же! Для «Жемчужины», рекламу себе… Ты свою уже составила?

– Слушай, Тонь, – не стала отвечать на ее вопрос Инна. – Я сейчас очень тороплюсь. Приходи ко мне сегодня домой часов в семь, мы и посмотрим твою рекламу. Договорились?

Антонина радостно кивнула, а Инна побежала навстречу Димке.

В половине седьмого перед приходом Мамая Инна решила еще раз просмотреть листочек, где сама пыталась составлять себе рекламу или, как говорила Ольга Ивановна, нечто вроде резюме, которое предоставляют работодателям при устройстве на работу в некоторые фирмы. Учительница говорила, что суть этого резюме состоит в том, чтобы показать себя с самой выгодной стороны.

Инна уже несколько дней размышляла, какие ее стороны наиболее выгодны, но материала никак не наскребалось на целое резюме. Она, правда, рисует лучше всех в классе, хотя ни в какую художественную школу никогда не ходила. Этот дар у нее природный, от папы. Но что-то она никогда не замечала, чтобы это как-то выгодно отличало ее от других. А больше, хоть убей, никаких достоинств в себе Инна не находила. Интересно, что понаписала о себе Страшила? Наверное, много, раз назвала это текстом и хочет, чтобы его проверили.

Антонина оказалась очень пунктуальной и пришла ровно в семь. Инна усадила Мамаеву на диван, бросила ей на колени старые журналы мод «Бурда», где они с Лидой пытались найти себе фасоны для платьев к конкурсу. Правда, ничего подходящего они там не нашли и наряды обеим придумала сама Инна.

Мамай углубилась в изучение моды прошлых лет, а Инна начала читать лист ее тетрадки, исписанный крупным, округлым почерком. И чем дольше она его читала, тем больше удивлялась. Во-первых, текст, насколько она могла судить, был составлен довольно грамотно. Она нашла только одну грамматическую ошибку и всего одно неправильно составленное предложение. А во-вторых, Инну поразило другое: ей показалось, что перед ней лежит тетрадь совсем другого человека, а вовсе не Тоньки-Мамая. Она даже оторвалась от текста и внимательно посмотрела на одноклассницу.

Антонина сидела к ней боком и читала какую-то статью. Она заправила непослушные волосы за ухо, и Инна наконец смогла хорошо разглядеть ее освещенный настенным светильником профиль. Он оказался нежным и тонким, а волосы, как и тогда в классе, золотились и вовсе не напоминали солому.

Инна снова уставилась взглядом в листок и еще раз перечитала его. Если перевести Тонькин текст на русский, то в нем говорилось примерно следующее: «Меня зовут Антониной. Я учусь в восьмом классе. Собираюсь закончить девятый и пойти учиться на парикмахера. Мне очень хочется делать людей красивыми. Я думаю, что у меня получится, потому что я очень терпелива и умею ладить с людьми, умею видеть их самые лучшие стороны. Я умею радоваться всему, даже мелочи. Я могу целый день быть счастливой, оттого что по дороге в школу увидела огненно-красный клен. Мне очень мало надо. Я не хочу лишнего. Мне важно, чтобы были здоровы и радостны мои родные и друзья. Мне кажется, что люди ценят во мне эти качества, и потому друзей у меня много».

– И ты сама это написала? – с подозрением спросила Инна.

– А что, очень плохо? – оторвалась от журнала Антонина. – Мне мама немножко помогала, но она уже перезабыла все. Языковой практики у нее давно нет.

– Наоборот, по-моему, очень даже хорошо! Честно говоря, я никак не могла придумать, что написать про себя, просто голову сломала. Ты мне помогла. Я теперь знаю, в каком ключе это делать. А ты действительно хочешь быть парикмахером?

– Да. Если ты не обидишься, то я тебе кое-что посоветовала бы изменить в твоем имидже.

– Что изменить? – удивилась Инна.

– А ты точно не обидишься?

– Ну… я постараюсь…

– Я бы посоветовала тебе сменить стрижку.

– Вот как? – еще больше удивилась Инна.

– Мне кажется, тебе очень пошла бы рваная окантовка.

– Это еще что такое?

– Ну… это когда челка, баки и затылок выстрижены такими разновеликими перьями.

– Ну ты, Тонька, даешь! Такая терминология! Откуда ты ее набралась?

– В парикмахерской слышала. Я там всегда очень внимательно прислушиваюсь, приглядываюсь, как мастера ножницы держат, какие инструменты в каком случае применяют. Я теперь своего отца сама стригу. Вприглядку научилась. Он уже и забыл, когда в последний раз был в парикмахерской.

– А женщин можешь?

– Женские стрижки сложнее, конечно… Но маму я тоже уже несколько раз стригла. Ей так понравилось, что она даже подругу приводила. Та, вроде бы, тоже довольна осталась. Даже заплатить мне хотела. Я, конечно, не взяла деньги, потому что еще не мастер… – Антонина вздохнула. – Жаль, на себе нельзя практиковаться: затылок не видно, а то я бы уже попробовала что-нибудь со своей головой сделать.

– Слушай, а меня можешь… ну… этими… перьями?

– Сейчас еще не получится. Надо, чтобы волосы у тебя отрасли подлиннее.

– А когда отрастут, пострижешь?

– Если ты доверишь, то, конечно, постригу.

– Тонь! Тогда я не понимаю, почему… Ну, словом, а ты не обидишься, если я у тебя тоже кое-что покритикую?

– Нет, конечно!

– Мне кажется, что тебе тоже не идет это, с позволения сказать, «каре».

– Я знаю. Дело в том, что до последнего времени я была абсолютно равнодушна к собственной персоне.

– А теперь что-то произошло?

Антонина смутилась, порозовела, но все-таки ответила:

– Этот конкурс… Я вдруг увидела, что выгляжу хуже всех, и это мне здорово мешает.

Инна вспомнила взгляды, которые на английском Мамай бросала на Кирку, и подумала, что такая скирда на голове, без сомнения, помешает ей покорить его сердце. Инна захлопнула тетрадку, хотела отдать ее Тоне и вдруг зацепилась взглядом за ее имя и фамилию, написанные на обложке полупечатными буквами. Надо же, как они похожи на ту самую записку… Не очень понимая, зачем она это делает, Инна достала из кармана джинсов уже очень потертый листок в клеточку, развернула его и приложила к Мамаевской подписи на тетради.

– Тонька, неужели это ты писала?

Антонина взглянула на записку и из розовой сделалась пунцовой.

– Откуда она у тебя? – еле выговорила она.

– От верблюда! Наплела мне тут, понимаешь, с три короба про свой ангельский характер, а сама…

– А что сама? Я не понимаю…

– Не понимаешь? Неужели? Сейчас, – Инна посмотрела на часы и уточнила: – Минут через пятнадцать сюда придет Логинова и предъявит вторую записку, и мы посмотрим, что ты запоешь!

– Как? – совсем растерялась Тоня. – И у Логиновой такая записка? Не может быть…

– Очень даже может, потому что она совсем даже не такая, а гораздо хуже! И тебе придется дать нам объяснение… – Инна не договорила, потому что раздался звонок во входную дверь. – Ну вот! – злорадно объявила она. – Это наверняка Логинова! И пятнадцать минут ждать не надо!

Инна пошла открывать входную дверь и вернулась в комнату с Лидой.

– Какой кошмар! – отдуваясь, провозгласила Логинова и рухнула в кресло. – У вас лифт так и не работает! Пока к вам на двенадцатый этаж добираешься, можно забыть, зачем идешь. Но я, – она подняла вверх указательный палец, – все-таки не забыла! В нашем деле открылись новые обстоятельства!

Инна пихнула ее ногой, качнув головой в сторону испуганной Страшилы: мол, не стоит при посторонних, но Логинова отмахнулась:

– Мамаю можно слушать. Она уж этого точно сделать не могла!

– Напрасно ты так в ней уверена, – довольно ядовито заметила Инна. – Вот! Погляди, что я только что обнаружила. – И она протянула подруге Мамаевскую тетрадь вместе с запиской. Не все ей, Логиновой, новые обстоятельства в деле отыскивать! Инна тоже не лаптем щи хлебает!

– И что? – не поняла Лида, переводя взгляд с тетради на записку, с записки – на Инну, а с Инны – на вжавшуюся в угол дивана Тоньку-Мамая.

– Как это что! – возмутилась Инна. – Ты присмотрись, имя с фамилией на тетради и записка написаны одной рукой. И эта преступная рука – Мамаевская! Значит, вторую записку про тухлые яйца тоже писала она. Что и требовалось доказать. И имя ее, между прочим, как раз на «А» начинается.

– Какие еще тухлые яйца? – совершенно окоченев от ужаса, непослушными губами спросила Страшила.

– Такие! Которыми ты Данку собиралась закидывать!

Антонина с большой надеждой посмотрела на Логинову, будто умоляя спасти ее от внезапно сошедшей с ума Инны Самсоновой, что та не преминула сделать.

– Почерк просто похож! – уверенно заявила Лида. – Если бы я попыталась писать печатными буквами, у меня тоже получилось бы что-нибудь в этом роде. Да и у тебя наверняка тоже. А заглавной буквы «т» с покривившейся перекладиной, на которую мы делали ставку, в ее подписи нет.

– Девочки, я ничего не понимаю, – дрожащим голосом проговорила Тоня. – Может быть, все-таки объясните, в чем дело?

– А дело, Мамай, в тухлых яйцах! – объяснила ей Логинова.

Антонина в полной безнадежности окончательно впечаталась в диван. Она даже не стала переспрашивать, поскольку теперь решила, что обе ее одноклассницы серьезно повредились в уме. А Лида между тем продолжила:

– И именно исходя из этих яиц ясно, что дело провернула не Дровосечиха, а именно Дровосек, жестокий и беспощадный!

После этих слов Лиды на Антонину стало жалко смотреть, и Инна смотреть не стала. Отвела взгляд и потребовала от Логиновой объяснений.

– Пожалуйста, – тут же согласилась подруга. – Только сначала ответьте мне на несколько вопросов. Первый: кого обычно закидывают тухлыми яйцами?

– Плохих артистов, – мгновенно отозвалась Мамай, видимо, решив, что чем быстрей она будет отвечать, тем лучше для нее.

– Правильно, – опять согласилась Лида. – Вопрос второй: кто закидывает плохих артистов тухлыми яйцами?

– Зрители, которым не нравятся плохие артисты, – Антонина подумала, что чем полней будет ее ответ, тем скорее кончится этот кошмар.

– Тоже правильно! Значит… Ну-ну! Шевелите мозгами! – Лида обводила лукавым взглядом своих подружек. – Угадайте с трех раз!

Мамай поняла, что ее дело, скорее всего, проиграно, и замолчала, а Инна действительно мозгами пошевелила и предположила:

– То есть, ты думаешь, что ту записку мог написать только зритель, то есть парень, и только из нашего класса, поскольку другим классам нет дела до «Жемчужины 8 «Б»?

– Я знала, Инка, что ты сообразишь! – похвалила ее Логинова.

– Неужели парень уродовал Данкины платья? Не может быть! Зачем ему?

– Ну, Инна, мы же уже обсуждали этот вопрос! Наверняка ему надо протащить свою кандидатку, а Данка мешает в первую очередь!

– Может быть, конечно… Но меня тогда интересует еще кое-что. Тонька явно узнала мою записку! – вспомнила Инна. – Ну-ка колись, Мамай, что ты знаешь про нее?

Антонина, на лице которой на пунцовый тон наложились еще и неровные бурые пятна, нервно сглотнув, ответила:

– Я не могла ее не узнать… Ведь это… это моя записка…

– Ничего не понимаю, – помотала головой Инна и опустилась на диван рядом с Тоней. – Так ее все-таки ты писала?

– Нет… Это мне написали…

– Тебе? Кто? – в один голос воскликнули Лида с Инной.

– Один человек…

– И ты знаешь, кто он? – выкрикнула Логинова.

– Конечно…

– И кто же?

– Я думаю, что не обязана вам говорить, – проявила неожиданную твердость характера Тонька.

Лида с Инной переглянулись, и Логинова выложила на колени Мамаю записку с угрозами в адрес Виданы Язневич.

– Не может быть, – прошептала, прочитав ее, Тоня и подняла на одноклассниц такие измученные глаза, что им даже почему-то стало стыдно, хотя они ровным счетом ничего плохого не сделали.

– Теперь ты видишь, Антонина, что обе записки написаны одной рукой. Вот она, та самая «Т» с покривившейся перекладиной!

– Это ничего не значит! – звенящим голосом заявила Мамаева. – Сама же сказала, что, когда пишут печатными буквами, у всех получается похоже?

– Но не до такой же степени, – не согласилась с ней Лида. – Мне, например, никогда такую закорючку, как над этим «Т», не изобразить. Это, знаешь ли, индивидуальная особенность человека, как отпечаток пальца!

– Подождите, – остановила их Инна. – Если ты, Тонька, утверждаешь, что записка написана тебе, то каким образом она оказалась в моем пособии по алгебре?

– Не знаю… Я думала, что потеряла ее, а сама, наверное, засунула в пособие. У меня точно такое же.

– Почему же ты засунула в мое пособие, а не в свое?

– Говорю же, не знаю, не помню. Может, спешила ее спрятать и партой ошиблась, ты же прямо за мной сидишь…

– Точно! – сообразила вдруг Инна. – Мамай не могла написать про яйца! Я же ей сама передала записку для Данки. Именно у нее Недремлющее Око ее и отобрала.

– Не отвлекайся, Инна, – призвала подругу к порядку Логинова. – Итак, мы уже выяснили, что автор записки должен быть зрителем, а следовательно, это парень. И, значит, именно он пишет нашей Тоньке любовные записки. Слышь, Мамай, а может, над тобой подшутили?

– Что ты имеешь в виду? – струной напряглась Тоня.

– Ну… ты… уверена, что автор записки в тебя влюбился? Может, он просто прикалывается?

– Нет! – отчаянно крикнула Антонина. – Это правда! Только не он! В общем, это никого не касается, и я не хочу больше говорить об этом. А с Даной он так не мог. Я уверена, что не мог. Он не такой! – Мамаева вскочила с дивана и исчезла в дверях. Через несколько секунд подруги услышали, как за ней захлопнулась входная дверь.

– Ты гляди, даже свою тетрадь забыла! – заметила Лиде Инна.

– Что за тетрадь? И вообще, что у тебя Страшила делала?

– Это ее реклама… на английском. Она просила меня проверить. Знаешь, я сегодня узнала нашего Мамая совершенно с другой стороны.

– Неужели ты и правда думаешь, что в нее кто-нибудь влюбился? Это же невозможно! Ой, дурят бедной Тоньке голову, издеваются…

– Еще вчера я тоже так решила бы, – сказала Инна, – а сейчас прямо не знаю, что и думать. Во-первых, я сегодня ее специально разглядывала, когда она убрала с лица свою солому. И она показалась мне очень даже хорошенькой. Вернее, это все во-вторых, а во-первых, мне понравился ее английский текст. Хочешь прочитаю только одну строчку? – и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, прочитала: «Я могу целый день быть счастливой, оттого что по дороге в школу увидела огненно-красный клен».

– Красиво, – согласилась Логинова. – Я бы такое не придумала.

– Я бы тоже. Я вообще писала бы всякую ерунду типа «хорошо рисую», «учусь без троек», «помогаю по хозяйству», «хожу в магазин» и прочую чушь.

– Может, кто-нибудь из парней раньше нас заметил, что в несуразной Тоньке-Мамае что-то есть?

Инна пожала плечами, а потом вдруг стукнула себя по лбу:

– Точно, Лидка! Как же я раньше все вместе не связала! Я сегодня на английском видела, как Тонька чуть не съела глазами Алейникова. Это во-первых! Во-вторых, именно Кирюшенька продолжает люто ненавидеть Язневич. И, в-третьих, я вспомнила, что перед тем, как Недремлющее Око отобрала у Тоньки записку, я разглядывала Алейникова, и он как раз что-то увлеченно писал. Наверняка эту записку! Вот!

– Надо же! Я не перестаю узнавать все новое и новое! Чего вдруг ты разглядывала Алейникова, да еще на географии? География – это тебе не Ольгина биология. На ней делом надо заниматься.

– География тут абсолютно ни при чем, – пожала плечами Инна, поняв, что проговорилась. Про свое увлечение Кириллом она даже Лиде никогда не рассказывала. – А Алейникова я разглядывала… так просто… машинально… Надо же было куда-то смотреть, когда думаешь о месторождениях каменного угля.

– Да ну, – отмахнулась Логинова, пропустив мимо ушей последнее заявление подружки про уголь. – Думай, что говоришь! Мамай-Страшила и Алейников? Да ни за что не поверю!

– Говорю же тебе – никакая она не страшила! Приглядись к ней завтра повнимательней. Может, и из парней кто уже пригляделся… Все-таки записку ей написали. Я так почему-то в это сразу поверила.

– Тут верь не верь, – Лида с сочувствием посмотрела на подругу, и Инна тут же догадалась, что она сейчас скажет что-нибудь очень неприятное. Так оно и случилось. Лида, как всегда в тяжелые моменты жизни, шмыгнула носом и сказала: – Знаешь, я не хотела тебя огорчать, но сегодня во дворе я видела, как Тонька мило чирикала с твоим Агеевым.

– Врешь! Когда?

– Если ты считаешь, что я вру, то мне незачем и отвечать на вопрос «когда?», – обиделась Лида.

– Ты, Лидия, специально все это говоришь! – не менее обиженным тоном заявила Инна. – Тебе не нравится, что я теперь много времени провожу с Димкой, вот ты и придумываешь всякие небылицы.

– Интересно, и зачем мне это надо?

– Ясно, зачем. Все шито белыми нитками. Ты хочешь меня с Агеевым поссорить, чтобы стало, как раньше: в школу мы с тобой вместе, из школы – вместе, гулять вечером – опять-таки вместе! Но теперь не может быть так, как раньше. И не будет! Он мне нравится, понятно?

– Чего уж тут непонятного, – тихо сказала Лида и исчезла из квартиры Самсоновых так же мгновенно, как незадолго до этого испарилась Тонька-Мамай.

– Ну и пожалуйста! Если ты думаешь, что я за тобой побегу, то сильно ошибаешься! – крикнула уже в захлопнувшуюся дверь Инна и нервно заходила по комнате.

Ну и Антонина! Ну и Тонька-Мамай! «Мне очень мало надо. Я не хочу лишнего… друзей у меня много», – Инна цитировала сама себе английский текст Тони и злилась на нее все сильней и сильней. Ну, погоди, Страшила! Скоро у тебя станет очень мало друзей, если ты начнешь отбивать чужих парней!

Инна металась по комнате, и злые горькие слезы текли по ее щекам. Все-таки не может быть, чтобы Тонька и Димка… Инна только-только разрешила себе верить ему и даже забыла про свой уродливый нос и глаза цвета болотной жижи, а он, Агеев, оказывается, еще и с Мамаем! А что? Записка-то подписана инициалом «А.»! Может, все-таки он ее и написал? Ей, Тоньке. Может быть, поэтому так и занервничала Антонина? Наверное, видела их с Димкой и теперь поняла, что ее собственные с ним тайные свидания стали явными. Какой же все-таки подлец этот Агеев!

Глава 11. Алые паруса надежды.

Следующая неделя прошла у Инны Самсоновой самым отвратительным образом. Логинова с ней не разговаривала, а Димка Агеев заболел болезнью под глупейшим названием ОРЗ, и выяснить с ним отношения не удалось. Не лезть же к человеку с температурой тридцать девять градусов со всякими разбирательствами. На Тоньку-Мамая Инна старалась вообще не смотреть, чтобы лишний раз не расстраиваться. Мамай тоже воротила от нее лицо, и все это было неприятно, гадко и противно.

На репетиции «Море зовет» Инна не оставалась, потому что какие могут быть песни, танцы и конкурсы, если личная жизнь дала такую мощную, да еще и ветвящуюся в разные стороны трещину. В состоянии безысходности и тоски она ехала на автобусе из библиотеки и думала о том, что вряд ли станет читать книги, которые только что взяла. Ни один сюжет даже самого увлекательного романа не сможет соперничать с ее собственной ужасной судьбой.

На одной из остановок в автобус вошла Видана Язневич и сразу увидела Инну.

– Отчего не танцуем? – спросила она и тихонько пропела ей в ухо: – Ведь… «мы такие, отдыхаем»!

– Оттого же, отчего и ты! – ответила ей Инна и демонстративно отвернулась к окну.

– Между прочим, я решила все-таки участвовать в конкурсе. Вот гляди!

Инна вынуждена была повернуть к Язневич голову. Дана вытащила из фирменного пластикового пакета небольшой сверток и отогнула край тонкой бумаги. Под ней оказалась ткань однотонного ярко-алого цвета.

– Снарядишь корабль с алыми парусами? – с усмешкой спросила Инна.

– Вроде того, – не обиделась Дана. – Сошью еще одно платье. Может быть, оно, как гриновские алые паруса, подарит мне принца?

– Ага! – почему-то очень ядовито отозвалась Инна. – Держи карман шире! Принцы в нашей школе не водятся. За ними в Лисс или Зурбаган надо ехать.

– Ну и ладно, – по-прежнему очень спокойно отреагировала Дана, – и без принцев не пропадем, и в Зурбаган не поедем.

– Думаешь, успеешь новое платье сшить? – сменила тон Инна, потому что сама пыталась не пропасть без принца по фамилии Агеев и чувствовала, что это у нее очень плохо получается.

– Постараюсь, – ответила Язневич. – Тетушка обещала помочь. У нее классная машинка – «Веритас».

– Вообще-то ты молодец, Данка, – вынуждена была признать Инна. – Я бы так не смогла. Если бы мне столько раз на виду у всех испортили платье, я бы спряталась в какую-нибудь нору и в полном одиночестве умерла там от горя.

– Некоторые обстоятельства не позволяют мне этого сделать, но поверь – в самом деле очень хочется куда-нибудь спрятаться. И я с тобой совершенно согласна, что никакого принца не будет. Все это не что иное, как глупые мечты. Никакие алые паруса и алые платья не помогут.

– Дана, ты даже не предполагаешь, кто кромсал твои наряды?

– Не просто предполагаю, а точно знаю кто.

– Да ну? И молчишь? Позволяешь над собой издеваться?

– Я сама виновата, Инна. Напросилась. Так мне и надо! – Язневич махнула на прощание рукой и выскочила из автобуса у своего дома.

Дома Инна все же улеглась на диван с романом «Три страны света», и очень скоро ее уже ничего не интересовало, кроме взаимоотношений Полиньки и Каютина. Когда пришли с работы родители, Инна с удивлением обнаружила, что читала часа три без перерыва. Хорошо, что она послушалась библиотекаршу и взяла эту книгу. Три часа не думать о своих проблемах – это кое-что!

Инна тяжело вздохнула и решила, что ее взаимоотношения с Агеевым не смог бы достойно описать и сам Николай Алексеевич вместе с Панаевой. Как только Димка выздоровел от своего ОРЗ, они поссорились так же ужасно и позорно, как в пятом классе. Инна громко и напористо обвиняла его в тайных отношениях с Антониной-Мамаем, а Агеев, в свою очередь, долго кричал, что если она ему не верит, то и не надо вообще никаких отношений. И если Инна такая, какой она себя только что выказала, то действительно лучше иметь отношения с Мамаем, потому что Мамай не станет обвинять его в посторонних отношениях, и их отношения всегда будут оставаться хорошими отношениями. Когда от всех этих «отношений» обоим стало дурно и муторно, они развернулись друг к другу спинами и гордо пошли в разные стороны.

Таким образом, к конкурсу «Жемчужина 8 «Б» Инна подошла с полностью разбитым сердцем: без друга, без подруги и с вновь возрожденным из пепла комплексом под названием «Гигантский нос – топор Железного Дровосека». Она ни разу не репетировала «Море зовет», если не считать того момента, когда они с Лидой у нее дома скакали и прыгали друг перед другом, распевая в два горла: «А мы такие, отдыхаем!».

Рисунки, которые она намеревалась представить как свое хобби, были свалены без разбора в одну папку. Папка завалилась за письменный стол, но у Инны не было никакого желания доставать ее оттуда. Во всяком случае, до того момента, пока, что называется, не припрет. О том, как Лида одна потащит в школу свою Маму Дусю, она старалась не думать.

Рекламу на английском языке Инна все же составила, но она так ненавидела себя, когда ее писала, что если бы подобное резюме попало к руководителю процветающей фирмы, то он не только бы не нанял ее на работу, а снабдил бы фотографиями Инны Самсоновой службу охраны, чтобы та не подпускала данную личность к фирме ближе, чем на километр. Участвовать в конкурсе Инна не отказалась, но скорее от отчаяния, а не от желания победить и утереть своим обидчикам нос.

Глава 12. Заговор.

Ольга Ивановна договорилась с администрацией школы о том, что конкурс «Жемчужина 8 «Б» будет проходить в большом музыкальном классе, где хватит места и для зрителей, которые одновременно будут и членами жюри, и для массового танца конкурсанток. В комиссию по подсчету баллов Ольга Ивановна пригласила двух девушек из старших классов.

Вечером в пятницу, накануне конкурса, восьмиклассники украсили помещения для своего праздника. Вдоль стен разместили многочисленные подставки с цветами, которые им разрешили взять на время из библиотеки и актового зала. У задней стены полукругом поставили стулья для ребят, на каждый из которых положили разграфленный лист и ручку для проставления баллов. Сбоку стоял стол счетной комиссии. Классную доску с нотным станом закрыли огромными разноцветными ромашками и бабочками, нарисованными на ватмане Инной и Аленой Глазковой. В соседней лаборантской повесили несколько зеркал и приготовили все необходимое для того, чтобы девочки могли развесить свои платья и спокойно переодеться. Директор разрешила отменить в субботу шестой урок, чтобы конкурс начать в два часа дня, а закончить его дискотекой.

Ночью Инна почти не спала. Она вспоминала, как в музклассе Димка, не глядя, подавал ей бабочек и цветы и как у окна он опять о чем-то мило разговаривал с Антониной. Перед ее глазами всплывали лица то взлохмаченного Кирилла Алейникова, нервно двигающего стулья, то Лиды Логиновой, грустно протирающей от пыли листья цветов. Что же это за праздник будет, если все вокруг раздраженные и печальные?

Несколько раз Инна принимала решение присутствовать на конкурсе только в роли зрительницы, но потом вспоминала Дану, и ей тут же хотелось быть такой же решительной и независимой, как она. Данке платья рвут, а она – в алые паруса нарядится. Инну все бросили и думают, что она от горя в щель забьется? А она вот наденет свое казацкое платье – и всех победит! И Логинову в голубых рыбках, и Глазкову – кремовую розу, и даже Тоньку-Мамая в золотом наряде!

Инна еще долго ворочалась в постели и заснула только под утро. По звонку будильника она с трудом встала – совсем разбитая, с больной головой и металлическим привкусом во рту. Из зеркала в ванной на нее глянула мерзейшего вида личина с темными подглазьями, сухими губами и носом совершенно невообразимой длины. Инна подмигнула этому страшилищу и пожелала только что начавшемуся дню побыстрей закончиться.

После чашки чая, выпитой без бутерброда и без всякого желания, Инна остановилась напротив своего платья, висевшего на дверце шкафа. Еще в кухне ей казалось, что, как только она увидит его, так сразу порвет на куски, но в комнате оно вдруг ей неожиданно понравилось своим веселым и жизнерадостным оборочно-кружавчатым видом.

Инна осторожно уложила платье в большой пакет, стараясь не помять ни одной оборочки. Туда же сунула матрешечную маску и большой белый павлово-посадский платок с кистями и красными розами. Не без труда вытащив из-за стола папку с рисунками, Инна положила в пакет и ее и отправилась в школу.

Все девочки 8 «Б» собрались в лаборантской возле музыкального класса, распаковывали там свои платья, вешали их на специально устроенные вешалки и возбужденно переговаривались. Инна пристроила свое платье рядом с кремово-розовым нарядом Алены Глазковой и услышала, как та спрашивает одноклассниц:

– Девчонки, кто знает, Язневич-то будет участвовать в конкурсе или нет?

Никто Алене ответить не мог. Инна тоже молчала. Она чувствовала, что не должна выдавать Данкин секрет, хотя та ее ни о чем и не просила.

Уроки проходили напряженно. Девчонки заметно волновались, были рассеянными, плохо слушали и почти ничего не понимали. Учителя раздражались и от души желали всем этим конкурсам, которые мешают учебному процессу, поскорей закончиться и больше никогда не начинаться. Хорошо, что по субботам у 8 «Б» не было географии, а то Недремлющее Око легла бы костьми, только чтобы отменить мероприятие, из-за которого девицы 8 «Б» выглядят полными олигофренками.

На последней перемене Инну неожиданно отозвала в сторону Видана Язневич.

– У меня к тебе есть предложение, – заявила она.

– Ну? – Инна почему-то сразу разволновалась.

– Я предлагаю нам с тобой поменяться платьями.

– Зачем? – окончательно испугалась Инна.

– Ты чего так вздрогнула? Боишься, что платье порежут и ты ни при чем останешься?

– Я думаю, ты о его сохранности уже позаботилась.

– Да уж точно! Пойдем, покажу мой новый шедевр.

И Дана отвела Инну в захламленную комнатушку на первом этаже, где уборщицы хранили ведра, швабры, тряпки и прочий свой нехитрый скарб. Там Язневич достала из сумки маленький пакетик и стала вытаскивать из него алое платье.

– Зачем ты его так смяла? – удивилась Инна.

– Да оно не мнется. Сплошная синтетика. Гляди! – она тряхнула платье за ворот, и оно чудесным образом распрямилось, будто и не лежало в тесном пакетике.

Инна восторженно ахнула. Платье было очень красивым: легким, летящим, многоярусным и даже с длинным шлейфом. Его вполне могли бы нести те самые карлики в малиновых камзолах и высоких шапках с блестящими плюмажами, о которых она мечтала в магазине «Ткани». Настоящий наряд принцессы. И еще этот удивительный цвет!

– Ну что, нравится? – заулыбалась Дана.

– Замечательное платье! Неужели ты готова променять его на мой ярмарочный наряд?

– Готова.

– Зачем? Оно же в сто раз хуже.

– Мне так не кажется. Твое платье отличается от всех остальных, и это уже является его плюсом.

– Но ты ведь не поэтому хочешь его надеть?

– Не поэтому, – согласилась Дана. – Видишь ли, я просто уверена, что парни уже почти все знают.

– То есть?

– Светка Петрова уж точно рассказала своему Яковлеву, кто в каком платье, чтобы он нечаянно за другую не проголосовал. Еще один человек точно знает, кто в чем… Да и твой Агеев наверняка тоже в курсе. Скажешь, нет?

Инна покраснела и виноватым тоном стала объяснять:

– Мы не специально… Так получилось… нечаянно… Он обещал, что никому не скажет.

– Даже если и не скажет, свой голос все равно отдаст тебе.

– Ничего он не отдаст, – мрачно пробурчала Инна. – Мы с ним поссорились. Навсегда.

– В этом случае он не проголосует за тебя: не потому, что ты ему не понравилась, а из принципа. В общем, справедливого судейства ждать не приходится.

– Все равно не понимаю, зачем нам надо меняться платьями.

– А мы таким образом спутаем им все карты. Мое новое платье не видел никто, кроме тебя, поэтому, как только оно появится, все сразу решат, что под ним скрывается Видана Язневич. А в нем будет не Дана… Кроме того, проверим еще одну версию…

– Какую версию? Чью?

– Логиновой твоей! Не она ли на первом собрании, посвященном конкурсу, громче всех кричала, что все парни проголосуют за меня?

– Мы все так думали…

– Вот и проверим, сколько голосов получит алое платье, в котором просто обязана быть Дана Язневич. Честно говоря, я весь город объездила, чтобы найти такой выигрышный материал, чтобы в глаза бросался. И папочка мой тут абсолютно ни при чем, как ты, наверное, подумала.

– Ничего я не думала. Ты лучше скажи, неужели такую красоту сама сшила?

– С тетушкой. Я же тебе говорила. Но думаю, что в этом ничего плохого нет. Вам всем трудовичка помогала, да и мамы дома тоже в стороне не оставались.

– Дана, у меня такое платье, что к нему даже парик не наденешь, о котором мы все договаривались. Придется повязывать платок. И маска у меня матрешечная! Неужели ты согласна?

– Я же уже все сказала. Что зря спрашивать? Вот смотри: у меня тут малиновый парик и маска… – И Дана достала из пакета маску на все лицо в виде розовой бабочки.

– Ну хорошо, – согласилась Инна, тем более что ей очень нравился наряд Даны. – А как быть с остальным? С хобби, например? Я принесла свои рисунки, а все знают, что я рисую.

– Тоже поменяемся! Или нет… не будем. Так мы еще больше всех запутаем! Я все предусмотрела. Вот мое хобби. Оно очень похоже на твое. – Дана развернула еще один пакет, по размерам и форме похожий на большую книгу. Но это была не книга, а картина в тонкой коричневой раме. Посмотрев на нее, Инна еще раз ахнула от восхищения. На ней был изображен нежный розовый цветок, похожий на хризантему.

– Это же не краски, – разглядывала его Инна. – Я не пойму, чем… из чего…

– Из цветочных лепестков. В основном – от наших дачных роз. Их мама разводит.

– Как красиво! Где ты научилась? – продолжала удивляться Инна. – А меня можешь научить?

– Все потом! Давай решим основной вопрос, а то скоро уже перемена кончится. Ты согласна?

– Согласна. Только есть еще один тяжелый момент.

– Какой?

– Я не репетировала с девчонками «Море зовет». И ты, по-моему, тоже. Как же мы будем танцевать?

– Ну… ты ведь как-то собиралась это делать.

– Честно говоря, я на этом конкурсе ни на что особенно не рассчитывала. Думала: буду просто повторять за всеми. А слова уже сами наизусть выучились.

– Вот и отлично! Предлагаю выступать последними.

– Почему?

– Потому, что все остальные вместе репетировали и будут делать одинаковые движения. Я видела, как они в коридоре тренировались. А мы с тобой без репетиций все равно что-нибудь сделаем невпопад. Пусть зрители думают, что так и задумано. Специально, для разнообразия. – Дана прислушалась: – По-моему, звонок! На, заворачивай мою картину, а я пока платье сложу.

– Интересно, что это вы тут делаете? – Дверь каморки распахнула уборщица баба Галя с тряпкой в одной руке и со шваброй – в другой.

– У нас тут, бабулечка Галюлечка, тайный разговор был, – проворковала Дана. – Про любовь!

– Ой, девки! У вас только одно на уме… А ну, марш в класс! Звонок уже отзвенел, заговорщицы.

– Данка, – на бегу поинтересовалась Инна, – а как мы платьями поменяемся? Не представляю! Мое – в лаборантской, твое – в сумке. А если будем у девчонок на виду переодеваться, то вся затея может провалиться.

– Не волнуйся! Главное, не привлекать к себе внимания. Вот увидишь, все заняты будут только собственными персонами. Я все беру на себя, а ты уж меня слушайся, ладно?

– Ладно, – с готовностью согласилась Инна, которой предложение Даны уже очень нравилось. – Внесем в мероприятие интригу!

Пятым уроком, который в эту субботу стал последним, был урок биологии. Поскольку преподавала ее классный руководитель 8 «Б», то биологии, разумеется, тоже не было. Ольга Ивановна отпустила девочек переодеваться, а мальчикам велела приготовить кабинет к дискотеке, которая должна последовать за «Жемчужиной».

Попав в лаборантскую, к своим платьям, девочки, как и предполагала Дана, мгновенно выключились из окружающей действительности и первым делом принялись за макияж, потому что после снятия масок надо продолжать соответствовать выбранному образу. Инна видела, как Лида сосредоточенно накладывает себе на веки голубые тени, а рядом наготове уже лежит синяя французская удлиняющая тушь для ресниц. Рядом с Лидой выкладывала на стол из сумки прозрачные коробочки и разнообразные тюбики Антонина Мамаева. Инна ревниво отметила, что все тона косметики вполне соответствуют по гамме ее золотистому платью.

Какой кошмар! А ведь Инна-то вообще забыла взять косметику! Она так спешно собиралась в школу и так плохо чувствовала себя с утра после полубессонной ночи, что даже не вспомнила о ней. Может, у Данки есть что-то подходящее к алому наряду? Инна сняла с вешалки свое платье и осторожно выскользнула из лаборантской. Никто ее исчезновения не заметил.

– Ну, и где мы будем переодеваться? – шепнула она поджидавшей ее Дане.

– В туалете. Выбора у нас нет. А поскольку кабинка там всего одна, придется помучиться. Пошли!

Кабинка туалета, конечно, не была приспособлена для таких широкомасштабных действий, как подготовка к конкурсу красоты, и девочки действительно изрядно помучились. Но мучения, они были уверены, того стоили. Они по очереди не только переоделись, но даже умудрились в антисанитарных условиях сделать друг другу макияж с помощью знаменитой Данкиной косметики. Несколько раз в кабинку стучалась баба Галя, угрожающе гремела ведром и обещала через десять минут вскрыть дверь с помощью учителя труда и медсестры Екатерины Петровны.

– Вот уж она проверит, чего ты там выделываешь и что у тебя с животом! – возмущалась она, обращаясь к неизвестной девчонке, ни с того ни с сего запершейся столь надолго в кабинке да еще к тому же не подававшей голоса в ответ на ее призывы. – Парочку укольчиков поставит, в следующий раз не станешь три часа сидеть в туалете. Слышишь? Да ты там не померла часом? – Баба Галя еще раз энергично постучала в дверь и заключила: – Ну все! Иду за трудовиком!

Как только ведерный грохот и причитания бабы Гали затихли в коридоре, девочки выскочили из кабинки, оглядели друг друга и бросились к зеркалу. Оно отражало их только до пояса, но и этого было достаточно, чтобы понять: все получилось, как надо.

– Класс! – обрадовалась Дана. – Никто не поймет, где я, где ты. Роста мы почти одинакового, телосложением тоже не слишком отличаемся. Ну-ка повернись! – потребовала она. – А тебе очень идет мое платье. Прямо как принцесса! Жаль, только волосы коротковаты. Но ничего – на то и парик!

– И тебе совсем-совсем не жаль свое платье? – еще раз удивилась Инна. Она вспомнила, как после объявления о «Школьной жемчужине» представляла себя в алом платье с кринолином. Дана Язневич неожиданно исполнила ее мечту. Кринолина у платья, правда, не было, но Инне казалось, что в маске, закрывающей ее ужасающий нос, она и без кринолина выглядит ничуть не хуже, чем Мисс Вселенная.

– Не-а! – Дана с удовольствием разглядывала себя в зеркало. – Ты только посмотри: твое платье будто на меня сшито. И даже идет! Основной темный тон ткани прекрасно гармонирует с темными волосами и карими глазами. Все получилось даже лучше, чем я ожидала!

Прозвенел звонок с урока.

– Данка! Что-то надо делать! – испугалась Инна. – Сейчас сюда будут ломиться девчонки, а мы тут в своих платьях… Где-то перемену надо перекантоваться.

Дана посмотрела на старый колченогий стул, привалившийся одним боком к умывальнику, что-то прикинула в уме и сказала:

– Негде нам кантоваться. Придется сделать так…

Она схватила стул, покачала его разболтанные ножки и, выбрав самую, на ее взгляд, надежную, вставила в ручку двери, которая, таким образом, оказалась блокированной. Только она успела это сделать, как дверь начали дергать девчонки, повалившие с уроков. С той стороны, из коридора, донеслись их недовольные голоса:

– Что еще за новости?

– Почему туалет закрыли?

– Может, там трубу прорвало?

– Баба Галя! Откройте нам, пожалуйста, туалет! – услышали Инна с Даной и поняли, что приближается кульминационный момент их вынужденного заточения.

– Как? Теперь уже и эту дверь закрыли? – Баба Галя застучала шваброй в дверь. – Ну-ка, открывайте, хулиганки! Не открываете? Вам же хуже! Приступай, Кузьмич!

– Ты ж говорила, что кабинку надо открыть, – услышали девочки бас трудовика Виктора Кузьмича. – Эту дверь не откроешь, ее с той стороны чем-то подперли… Эй, девчонки! Хватит дурочку валять! – и он застучал в дверь с такой силой, что Дане с Инной пришлось изо всех сил держать стул, чтобы он не выскочил из ручки или вовсе не развалился по причине своей ветхости. – Не-е, Галина Митрофановна, тут я ничем не помогу, – заявил Кузмич. – Тут психотерапевт нужен. Или милиция. Я, пожалуй, пойду, у меня урок в 6 «А».

– Ой! Да как же… – расстроилась баба Галя.

Она что-то сказала еще, но ее слова заглушил звонок.

– Девоньки, постойте тут кто-нибудь, а я сбегаю за директором, – начала она упрашивать девчонок, которые только что рвались в туалет. Но всем уже было не до него. Кто-то побежал на шестой урок, кто-то – на другой этаж, кто-то поспешил домой.

– Да что же… Да как же… – металась баба Галя у закрытого туалета.

– Инка! Пора! – прошипела Дана. – А то опоздаем к началу нашего конкурса.

Она взялась за стул и осторожно вынула его ножку из ручки двери. В тот же момент уборщица еще раз решила рвануть ее на себя, и дверь, поскольку ее уже ничто не держало, резко распахнулась, ударив бабу Галю по лбу. Она с оханьем осела на пол.

Каково же было ее изумление, когда поднимать ее бросились выскочившие из туалета две шикарные дамы в длинных ярких платьях и в масках. При виде матрешечного лица Даны бедная баба Галя, забыв про ушибленный лоб, мелко-мелко закрестилась и забормотала: «Свят! Свят! Свят!».

Глава 13. Жемчужина 8 «Б».

Инна с Даной успели последними войти в музыкальный класс, чтобы вместе с одноклассницами парадом нарядов и масок предстать перед судьями. Девочки расположились полукругом у доски и через прорези масок увидели восхищенные глаза мальчишек. Инна поняла, что если они и знали что-то о подготовке к конкурсу, то такого великолепия костюмов все равно никто не ожидал. Инна хотела поймать взгляд Димки Агеева, но он внимательно следил только за ее платьем, в которое была наряжена Дана.

Тут, сменив маршевую музыку, зазвучал вальс Грибоедова и настала пора каждой девочке отдельно продемонстрировать свой наряд перед судьями. Инна увидела, что у всех одноклассниц на правой руке в виде бумажного браслета надет порядковый номер. Ни у нее, ни у Даны номеров не было. Она заволновалась, стала вертеть головой. Но бдительная Ольга Ивановна все заметила раньше нее, и через несколько секунд к ним с Даной подскочили старшеклассницы из счетной комиссии и с помощью скотча «застегнули» на их руках бумажные браслеты с номерами.

Инне достался последний, двенадцатый, номер, поэтому она смогла перед своим выходом просмотреть выступления всех одноклассниц и еще раз убедилась, что у нее нет никакой надежды на победу в конкурсе. Пока она куксилась и дулась на Лиду и Димку, пока холила и лелеяла свои обиды, девчонки, видимо, настойчиво репетировали.

Представление каждого платья являло собой целый сценический номер. Инна восхитилась и Аленой, и Лидой, и, что было особенно неприятно, Тонькой-Мамаем. Куда только девались неповоротливость Страшилы, ее угловатость и тяжеловесность. Мамай порхала по импровизированной сцене бабочкой, и ей ласково улыбался не кто иной, как Дмитрий Агеев. У Инны противно засосало в желудке, но она решила взять себя в руки и не сдаваться назло этому отвратительному предателю и Казанове. Не зря она его лупила в пятом классе! Мало ему тогда досталось!

Когда настала очередь Даны, Инна от души порадовалась ее сообразительности и находчивости. Поскольку народное платье абсолютно не соответствовало звучавшему вальсу, Язневич разыграла веселую сценку: она начала было кружиться в вальсе, а потом, будто ненароком, сбилась на русские притопы и прихлопы. В результате Дана сорвала больше всех аплодисментов. Инна видела, что ее номер понравился и Димке Агееву. Он с довольной улыбкой что-то писал в своем разграфленном листке.

Понимая, что терять ей абсолютно нечего, поскольку уже все потеряно, Инна перестала волноваться и откружилась в вальсе так, будто танцевала дома – одна перед зеркалом. Когда музыка закончилась, она встретилась взглядом с Кириллом Алейниковым, и ей стало ясно, что она ему очень не нравится.

После представления нарядов девочки расселись на стулья, расставленные у доски, украшенной ромашками и бабочками, а члены счетной комиссии собрали у парней листки с баллами. Сквозь прорези в маске Инна осторожно покосилась на Агеева. Эта ее осторожность была совершенно излишней, поскольку он смотрел только на двух девочек. Одна была в ситцевом платье в мелкий цветочек, другая – в сшитом из бледно-желтой фланели.

Инне стало все ясно с Агеевым. Выбирает. Ну что ж! Посмотрим еще, кто кого победит: томно-золотая Мамаиха или яркая ярмарочная Данка. И что ты скажешь, Димочка, когда будут сняты маски? Права была Язневич: это бесчестное и предвзятое судейство. Агеев уверен, что под матрешечной маской скрывается Инна, и только ее и сравнивает с Мамаем. А Алейников каков? Ненависть к Данке чуть ли не прожигает дыры на алом платье, в которое была облачена Инна.

Следующим конкурсом было представление своего хобби. Инна не могла даже предположить, что девчонки ее родного 8 «Б» настолько талантливы. Одна одноклассница продемонстрировала расписанные под хохлому и городец разделочные доски и деревянные ложки. Другая – показала удивительной красоты пейзаж, искусно вышитый мелким крестиком. Инна видела подобные работы все в той же «Бурде», но ей всегда казалось, что сделать такое своими руками невозможно. Светка Петрова связала из белых пуховых ниток воздушный ажурный платок. Алена Глазкова привела свою младшую сестру, которая была одета в сшитое ею нарядное розовое платье со множеством складочек, оборочек и бантиков.

Но вот на середину класса вышла Антонина-Мамай и перед собой поставила стул. Инна насторожилась. Интересно, что Тонька придумала?

Из-за стола счетной комиссии вышла одна из старшеклассниц, которую все почему-то называли Булкой, и уселась на стул. Антонина встала рядом, взмахнула руками, в которых вдруг оказались ножницы с расческой, и в пять минут на абсолютно сухих волосах сделала девушке очень хорошую стрижку. Это оказалось для всех настолько неожиданным, что ей долго аплодировали.

У Инны замерло сердце, когда обе девушки из счетной комиссии надели брезентовые рукавицы и помогли Лиде принести и поставить на специально приготовленный маленький столик кактус по имени Мама Дуся.

Некоторое время пораженные зрители молчали. Потом со своего места вскочил Андрей Перепелкин, подбежал к столику, оглядел Дусю, повернулся к ребятам и крикнул:

– Пацаны! Это ж такой кактус! Живой! Самый настоящий!

Что тут началось! Мероприятие потеряло свою чинность и размеренность. Возле столика сгрудился весь 8 «Б». Каждому хотелось убедиться, что Мама Дуся – настоящая, что можно потрогать ее колючки и посчитать деток. Ольга Ивановна приложила титанические усилия, чтобы рассадить всех по местам, чтобы конкурс потек дальше без излишнего шума и возбужденных выкриков.

Инне показалось, что Логинова как-то особенно тепло смотрит на матрешку в веселеньком ситчике с оборочками. Эх, Лида! Знала бы ты, что под этим нарядом скрывается вовсе не твоя бывшая подруга…

Картина из розовых лепестков, представленная Даной, тоже всем очень понравилась, но после Мамы Дуси уже трудно было чем-то серьезно поразить жюри.

Инна ни на что особенно не рассчитывала, когда начала развешивать на стойке для учебных пособий свои рисунки. Дома она совала в папку свои произведения без всякого предварительного выбора и сейчас была приятно удивлена тем, что в ней, кроме всякой ерунды, оказалась почти вся серия иллюстраций к только что пройденной на уроках литературы «Капитанской дочке». Мальчишки сначала молча разглядывали работы Инны, а потом все тот же жизнерадостный Андрюха Перепелкин опять крикнул:

– Пацаны! Это ж Пугачев! А там, глядите, – Гринев, а рядом с ним Маша!

– Точно, они! – подхватил Яковлев. – А Швабрин-то, Швабрин… Я его точь-в-точь таким и представлял!

Инна радовалась, что под маской никто не видит ее лица. Она так расчувствовалась от похвалы одноклассников, что из ее правого глаза выкатилась одинокая слеза. Инна подумала, что у нее глаза как-то неправильно устроены, и сделала над собой титаническое усилие, чтобы оба глаза не заработали в унисон, то есть чтобы не разрыдаться в голос от нахлынувших на нее теплых чувств. Она отвернулась в сторону, а когда все-таки была вынуждена повернуть голову к зрителям, увидела очень озадаченное лицо Димки Агеева. «Вот тебе! – мстительно подумала она. – Мучайся, дамский угодник, или разгадай предложенную загадку!».

Третий конкурс был довольно простым. На столики выставили двенадцать, по числу девочек, вазочек с сухими веточками и столько же тарелок, на которых лежали в художественном беспорядке разноцветные лоскуточки, ниточки, тесемочки, резиночки и даже заколки для волос. За пять минут конкурсантки должны были нарядить каждая свое деревце, как новогоднюю елку.

Инна решила использовать только нитки и тесемки. Она завязала из них на ветках множество бантиков, и в конце концов у нее получился изящный воздушный букет. Ей понравилась собственная работа, но Тонька все-таки умудрилась ее переиграть. Из ее вазы торчала всего одна толстая ветка, которая представляла собой деревце. Остальные Мамай изломала на более короткие и ежом привязала их на верхушке – получилась пушистая круглая крона. Украсила она ее свернутыми в трубочки и засунутыми между ветками разноцветными лоскутками.

Инна завистливо вздохнула, и тут как раз объявили об окончании первой части конкурса «Жемчужина 8 «Б». Девочки сели на свои стулья, а мальчишки рассматривали букеты и ставили баллы. Через некоторое время старшеклассницы усадили ребят на места и собрали листочки с оценками.

– А теперь, – торжественно объявила Ольга Ивановна, – счетная комиссия подведет итоги первой части конкурса. Результаты я надежно спрячу до окончания его второй части, чтобы девочки раньше времени не расстраивались или не радовались. Итак, внимание! Наступает кульминационный момент нашей игры! Надеюсь, все понимают, что сегодняшний конкурс – всего лишь игра и не более, и не станут сильно переживать, если не оправдаются их ожидания? – Классная руководительница еще раз оглядела свой притихший класс и еще более торжественно произнесла: – Приготовились! Снимайте маски!

Инна не торопилась. Ей хотелось насладиться всеобщим замешательством, которое наступит, когда они с Даной снимут маски. Она преувеличенно долго возилась с завязками и поглядывала на Язневич, которая, тоже особенно не торопясь, разматывала белый с красными розами платок. Обе девочки очень старались протянуть время и сняли маски последними.

Результат оказался таким, на какой они и рассчитывали. По музыкальному классу прокатился всеобщий вздох удивления. Инна с усмешкой посмотрела на Агеева. На ее глазах его лицо быстро покрывалось багровым румянцем. Рядом с ним сидел бледный, закусивший от досады губу Кирилл Алейников. Да что там говорить! На Инну с Даной с удивлением и даже с некоторым ужасом смотрели и Алена, и Мамай, и Логинова, и даже Ольга Ивановна. Все были уверены, что в новом алом платье выступает Дана Язневич, и все понимали, что листки с баллами уже сданы и вернуть назад ничего нельзя. В классе быстренько включили бравурную музыку, а девочек отправили переодеваться в более удобную для проведения следующих конкурсов одежду.

Как только за последней восьмиклассницей закрылась дверь в лаборантскую, Алена Глазкова зло спросила Инну:

– Ну а тебе-то зачем все это надо было?

– А что, собственно, случилось? – вопросом на вопрос невозмутимо ответила Инна.

– Сама знаешь что! Я предлагаю, – обратилась она к остальным девочкам, – считать первую часть конкурса недействительной. Жюри не виновато – их всех обманули. Нас всех обманули! Нас всех подло обвели вокруг пальца!

– Интересно, и в чем же заключается обман? – весьма ядовито усмехнувшись, спросила Дана.

– Ты сама все знаешь! – наступала на нее Алена. – Нечего притворяться!

Инна очень многое хотела сказать Глазковой, но тут вдруг вперед выступила Лида.

– Ты все правильно сделала, Дана. Утерла нос всем сразу: и тем, кто был против тебя, и даже тем, кто был за. Кто был против, сейчас там, в зале, локти кусает. А те, кто… чересчур хотел твоей победы, наказаны за необъективность. А тебе, – Логинова повернулась к Инне, – я хочу при всех сказать – ты самая лучшая в мире подруга! Я не знаю, какое я получу место, но это все равно… потому что… В общем, без тебя у меня ничего не получилось бы!

Инна второй раз чуть не разрыдалась. Она поняла, что ей тоже все равно, какое место она займет. Главное – они помирятся с Лидой, и все встанет на свои места.

– Так! Голосуем! – скомандовала Глазкова. – Поднимайте руки те, кто считает, что первая часть конкурса проведена нечестно!

Алена, подняв свою руку, оглядела лаборантскую. Ни одной руки больше не поднялось. Она опустила свою, и все молча начали переодеваться.

Выходка Самсоновой с Язневич произвела такой взрыв эмоций, что вторая часть конкурса оказалась скомканной. Ребята, похоже, не знали, как им теперь ставить баллы, нервничали и были еще более необъективны, чем в первой части. Девочки потеряли задор, казались невеселыми и задумчивыми.

Первым во второй части был конкурс, к которому никто из восьмиклассниц специально не готовился, хотя все знали, что какое-то кулинарное состязание запланировано. Ольга Ивановна придумала, чтобы девочки четверками из заранее отваренных овощей приготовили винегрет. Жюри должно оценить не столько вкус блюд, который, скорее всего, будет одинаковым, а то, как девочки распределят обязанности в своей четверке, как украсят винегрет и насколько быстрее других это сделают. Баллы, которые получит четверка, будут принадлежать и каждой ее участнице отдельно.

Инна резала лук и тыльной стороной ладони вытирала бегущие из глаз слезы пополам с Данкиной тушью. Сначала она плакала от лука, а потом ей стало казаться, что она плачет по-настоящему. Отчего? Она и сама толком не понимала. Все-таки не заладилось у них дело с этим конкурсом. Зря они его придумали. Вон Глазкова какая злющая! Зря Димка ее так отчаянно защищал.

После винегрета Инна вынуждена была пойти умыться. Когда она возвратилась в класс, там вовсю уже шел конкурс на английском языке. Алена Глазкова села на свое место, и вперед вышла Антонина. Инна еще раз поразилась безукоризненности ее текста, но Тонька вдруг неожиданно закончила его странным предложением, которое можно было перевести примерно так: «Мне одинаково нравятся английский и русский языки, и особенно – первые буквы их алфавита».

Инна вздрогнула и оглядела ряды мальчишек. Все сидели с непроницаемыми лицами. Похоже, никто из них и не думал вникать в английские фразы. Инна перевела глаза на Дану. У нее подрагивали сложенные на коленях руки. Когда настал черед ее выступления, она довольно бодро произнесла заготовленные фразы, потом немного помолчала и добавила еще одну: точь-в-точь такую же, какую последней произнесла Антонина.

Инна еще раз вздрогнула и с трудом заставила себя встать с места. Она автоматически отговорила свой, не слишком складный текст, тоже помолчала, собираясь с духом, и в третий раз в музклассе прозвучала фраза о странной любви к первым буквам двух алфавитов, которые, по сути, были одной буквой «А». Когда Инна шла на место, она увидела встревоженное лицо Лиды Логиновой и изумленное – Даны Язневич. На Мамая Инна принципиально не посмотрела.

Последний – вокально-танцевальный – конкурс несколько разрядил сгустившуюся атмосферу. Песня группы «Фабрика» была веселой, и девочки оживились. Даже Инна с Даной, не знавшие фигур, которые на репетициях разучили одноклассницы, сымпровизировали и провели свои партии весьма прилично. Ребята тоже распрямили напряженные спины и долго и с удовольствием аплодировали.

Конкурс «Жемчужина 8 «Б» закончился. Ольга Ивановна объявила пятнадцатиминутный перерыв для окончательной обработки результатов.

Инна вышла в коридор. Тут же к ней подошла Лида.

– Инка, что за ерунду вы втроем несли про букву А? – спросила она.

– Ты все-таки заметила? – удивилась Инна. – Мне казалось, что никто нас не слушал.

– Не знаю, как другие, а я слушала. Оказывается, ты все выяснила про ту записку.

– Ничего я не выяснила. Просто… просто я таким образом хотела сказать Агееву, что он…

Логинова облегченно вздохнула:

– Ух, прямо от души отлегло. А то уж я начала думать, не имеешь ли ты отношение к изодранным Данкиным платьям.

– С ума сошла? Хоть снова с тобой ссорься… Зачем бы я стала тогда ей помогать, платьями меняться?

– Мало ли… совесть, может быть, замучила…

Возможно, Инна все-таки снова поссорилась бы с Лидой, если бы к ним не подошла Язневич и с ходу не спросила ее:

– И что это значит? Про букву А…

– Я могу тебя спросить то же самое.

– Это мое дело!

– А это дело – мое!

– Не ссорьтесь, девочки! – вступила в разговор Лида. – Понимаешь, Дана, мы абсолютно запутались в деле с твоими погибшими платьями. Видишь ли, у Инны случайно оказалась записка от какого-то «А.». Покажи, – Логинова ткнула подругу в бок. – А Мамаиха стала утверждать, что записка ее. Можно ли в такое поверить?

Дана взяла в руки уже совершенно измусоленную записку, горько усмехнулась и сказала:

– Не только можно, но и нужно верить. Записка действительно написана ей.

– Но тогда получается, – Лида вытащила из сумки записку про тухлые яйца, – что обе записки писал один человек.

Дана прочитала вторую записку и с удивлением спросила:

– Где вы ее взяли? Ведь, судя по всему, ее должна была получить я.

– Ты бы и получила, если бы не бдительность Недремлющего Ока. Помнишь, на контрольной по ископаемым она отняла у Тоньки записку и еще так презрительно скривилась, когда ее читала? Она думала, что кто-то кому-то подсказывает про уголь и нефть с газом…

– А почему у Тоньки? Это же не она писала…

– Конечно, нет. Записка передавалась обычным способом: из рук в руки. Просто географичка засекла ее как раз на Мамае. Знаешь, Дана, может быть, тебе будет неприятно, но мне кажется, – осторожно продолжила Лида, – что Железным Дровосеком… то есть автором записок и тем, кто попортил твои платья, является…

– Алейников, – совершенно спокойно закончила Дана.

– Ты тоже догадалась?

– Я всегда это знала. Он и не скрывал.

– Как?! – в один голос воскликнули Лида с Инной.

– Так. После гибели, как вы говорите, первого платья я его прямо спросила, не он ли это сделал.

– И что? – У Инны опять неприятно засосало в животе.

– Он и не думал отпираться. Сразу сказал, что он. И даже больше – сказал, что на этом не остановится… Только я не пойму, почему вы называете его Железным Дровосеком?

– Девочки! – прервал захватывающий разговор одноклассниц голос классной руководительницы. – Прошу всех в класс на подведение итогов!

– Дайте слово, что расскажете мне про Железного Дровосека? – попросила подружек Дана. – А я вам все остальное доскажу.

Инна с Лидой дружно кивнули, хотя отлично знали, что рассказывать им особенно нечего.

Когда все расселись по своим местам, Ольга Ивановна взволнованным голосом провозгласила:

– Сейчас девушки из счетной комиссии объявят итоги конкурса «Жемчужина 8 «Б». Уверяю вас, для многих они окажутся очень неожиданными, хотя именно этого мы и добивались, когда часть конкурса решили сделать анонимной. Маски сыграли свою роль. Судейство оказалось непредвзятым и беспристрастным.

Инна с сочувствием посмотрела на классную руководительницу, потом повернулась к одноклассницам. Многие девчонки опустили глаза в пол, Дана равнодушно смотрела на портрет Чайковского, а Лида состроила Инне гримасу, которая означала: «Что она может понимать в наших делах, эта Ольга Ивановна!».

– Прошу счетную комиссию объявить итоги! – торжественным тоном продолжала вести вечер учительница.

Старшеклассница-Булка оглядела притихших восьмиклассников и начала зачитывать имена победительниц:

– Третье место заняла Язневич Видана!

Ольга Ивановна отчаянно зааплодировала, 8 «Б» поддержал ее несколько лениво, недружно.

– Прошу тебя, Дана, на награждение! – улыбнулась Язневич учительница.

Видана, ни на кого не глядя, встала со стула и вышла в центр класса. Ольга Ивановна откуда-то из-под стола достала большую мохнатую игрушечную собаку, преподнесла ее Дане и опять захлопала в ладоши. Класс снова отозвался вяло, и Дана, закрыв лицо собакой, села на место.

– Второе место заняла Самсонова Инна! – выкрикнула Булка.

У Инны ноги стали ватными, в горле сразу пересохло, и она с большим трудом оторвалась от своего стула.

– Смелее, Инна! Смелее! – подбадривала ее Ольга Ивановна. – Я же говорила, что конкурс преподнес нам сюрпризы!

Она вручила Инне пушистого рыжего тигренка. Та приняла его дрожащими руками и так же, как Дана, тут же зарылась пылающим лицом в его мягкую шерсть.

– Первое место заняла… – Булка сделала эффектную паузу и закончила с интонациями профессионального диджея: – Антонина Мамаева!

Дана с Инной забыли про своих мягких зверей и уставились на Мамаеву, которая, сильно смущаясь и краснея, появилась посреди зала. Инна уже давно поняла, что Мамай вовсе не такая дурнушка, какой ее принято было считать, но сегодня Тонька сразила ее окончательно. Мамаевские непослушные волосы были собраны на затылке обыкновенной заколкой-крабиком, и всем наконец открылось лицо с янтарными глазами, четкими стрелками бровей на чистом высоком лбу и пухлые, яркие, красивого рисунка губы.

Инна, изнемогая от ревности и отчаяния, посмотрела на Агеева. Тот, не отрываясь, с восхищением смотрел на Тоньку. Это стало последней каплей, которая переполнила чашу Инниных страданий, и она спряталась за своим тигром, размазывая слезы его рыжим боком. Она слышала, как Антонину поздравляли, призывали не уронить честь 8 «Б» на общешкольном конкурсе и прочее, и прочее, и прочее. Инна же думала о том, что согласилась бы занять не второе, а самое распоследнее место, только бы Димка такими глазами смотрел не на Мамая, а на нее.

– А теперь вот эту смешную обезьянку мы вручим той девочке, которая поразила нас своим чудо-кактусом! – услышала Инна голос учительницы и вынырнула из-за своей игрушки.

На середину класса вышла счастливая Лида Логинова, и она оказалась единственной, кому весь класс громко и от души зааплодировал. Она была одинаково симпатична абсолютно всем и к тому же заслужила свою награду честно, без всяких интриг и переодеваний.

– Лидка! Оставь нам в классе свою Дусю! – опять выкрикнул развеселый Перепелкин. – Представляешь, как вся школа сбежится его смотреть, а мы будем на тебя показывать и говорить: «Его наша Лидия вырастила!» Соглашайся, Логинова! Прославишься!

– Я подумаю, – прошептала растроганная Лида, и Инна подумала, что подружка на радостях не только оставит 8 «Б» свой кактус, но и принесет из дома что-нибудь еще. Разнообразных цветов на подоконниках своей квартиры она вырастила немало.

После награждения и добрых слов в адрес победительниц и остальных девочек Ольга Ивановна объявила конкурс «Жемчужина 8 «Б» закончившимся, попросила всех привести в порядок музкласс, а потом отправляться в свой родной кабинет биологии, где сегодняшний праздник будет продолжен дискотекой.

Когда все повскакивали со своих мест, Инна бросилась к Лиде. Они прямо с разбега обнялись и звонко расцеловались.

– Я же тебе говорила, что Дуся никого не оставит равнодушным! – сказала Инна, но на лице Лиды счастливая улыбка вдруг мгновенно погасла.

– Ты плакала? – спросила она.

Инна не ответила.

– Что случилось, Инка? У тебя красный нос, который абсолютно не соответствует второму месту!

– У меня, Лида, нос не столько красный, сколько длинный, и оттого, наверное, несчастная любовь… и никакое место тут не поможет…

Лида сочувственно шмыгнула носом, и они вдвоем пошли снимать ромашки и бабочек с доски музыкального класса.

Глава 14. Тайна Железного Дровосека.

После того как кабинет был приведен в порядок, Ольга Ивановна еще раз объявила небольшой перерыв. Она сказала, что у мальчиков для девочек есть несколько сюрпризов и они просят минут пятнадцать-двадцать, чтобы окончательно кое-что доделать в кабинете биологии. Девочки отправились обратно в лаборантскую. Кто-то собирался еще раз переодеться, кто-то – подправить макияж, кто-то посплетничать о конкурсе и неожиданных его победительницах. Инна, Лида и Дана уселись на подоконнике в рекреации напротив лаборантской.

– Вы обещали мне рассказать, почему называете Кирилла Железным Дровосеком, – напомнила подругам Дана.

Инна, немного смущаясь, стала говорить, что рассказывать-то особенно нечего. Железный Дровосек – всего лишь метафора. У героя сказочного «Изумрудного города» не было сердца, а Кирилл Алейников оказался бессердечным негодяем, отсюда и прозвище – Дровосек.

– Он не негодяй, как, впрочем, и не сказочный герой! – резко возразила Дана. – И сердце у него есть. Только я во всем виновата. Одна лишь я!

Инна с Лидой молчали, потому что абсолютно не знали, что сказать, и Дана продолжила сама:

– Вы же знаете, что в прошлом году он предлагал мне свою дружбу…

Подруги кивнули.

– Ну вот… а я отказала, да еще так обидно… при всем классе. Он мне вообще-то нравился, но рост… Вы же помните – я была выше его на целую голову! Некрасиво как-то… Не выбирать же себе друга на вырост… Хотя, оказалось, надо было именно так и делать – в этом году он меня здурово перерос. Кто же знал… – Дана поморщилась. – Ну, в общем, я думала, что продолжаю ему нравиться, и теперь, когда нет никаких препятствий, мы могли бы… Словом, я поняла, что самым ужасным образом влюбилась. Я решила сама к нему подойти, но получила такой отлуп, что дня два не могла отойти от этого позора. Никто, кроме меня, его слов не слышал, но мое самолюбие было сильно уязвлено. И я хорошо себе представила, как мучился он в прошлом году, когда я при всех его унизила. Я думала, что он мне мстит за прошлое, и даже, представляете, просила у него прощения. Мне казалось, что он просто обижен, и если все как следует объяснить ему, то он обязательно поймет и простит. Но все было бесполезно. Однажды вечером я поджидала его возле дома. Хотела сказать, что готова извиниться перед ним при всем классе. И вдруг увидела его за ручку… с Мамаем! Я вжалась в стену, и они прошли мимо. Дома я убеждала себя, что это случайность, что в темноте мне показалось, что он держал ее за руку, а на самом деле он просто шел рядом. Но на следующий день я опять увидела их вместе и даже услышала ласковое «Тонечка». Тут уже я не вытерпела. Я вышла на свет и начала дико хохотать. Захлебываясь, я говорила невозможные вещи: что он напрасно променял меня на чудище, на татаро-монгольского Мамая, что эта царевна-лягушка никогда не снимет свою безобразную шкуру, что над ним так же, как я, будет хохотать весь класс.

Дана замолчала, заново переживая случившееся.

– Ну, а он? – осторожно спросила Лида.

– Он просил меня замолчать, но я не могла. Со мной сделалась настоящая истерика. Я хохотала и хохотала. Он думал, что я смеюсь над ними, а хохот из меня лился вместо слез. И он дал мне пощечину…

Дана опять замолчала. Девочки уже больше ни о чем не спрашивали ее, но ей, видимо, хотелось выговориться, и она повторила:

– Да, он дал мне пощечину. Но она только подлила масла в мой огонь. Я даже не буду вам говорить, что тогда выкрикивала. Он подошел ко мне близко-близко и с белыми от гнева губами сказал: «Жаль, что ты не парень и я не могу с тобой драться. Но я найду способ тебя уничтожить. Будь готова! Я объявляю тебе войну!».

Она подняла глаза на девочек и спросила:

– Теперь вам все понятно?

– Да-а-а… – протянула Лида. – Вот так история! Вот так Дровосек! Это он, оказывается, за свою любовь так боролся…

– Ничего себе боролся! – возмутилась Инна. – Что за борьба – девчоночьи тряпки рвать!

– А что бы ты могла ему предложить? – спросила Лида, которую Данкина история растрогала почти до слез.

– Нечего было с Тонькой по темным улицам прятаться! Мог бы в класс с Мамаем за ручку заявиться. Только, видать, слабо ему было!

– Может быть, и заявился бы, если бы мой дикий хохот не услышал, – предположила Дана. – Вы только представьте, если бы действительно весь класс захохотал вместе со мной. Разве такое можно выдержать?

– Можно выдержать, если любовь, – не согласилась с ней Инна. – И потом… чего бы это всем хохотать?

– Ну, если бы и не смеялись, то удивились бы здорово. И кто-нибудь обязательно чего-нибудь да ляпнул бы. Это уж точно, – сказала Лида. – Я сама до сих пор не могу в Мамаевское превращение поверить. Я в музклассе сидела так, что Тонькиного лица почти не видела. Неужели она в самом деле обернулась красавицей?

– После того случая на улице я в школе во все глаза смотрела на Тоньку и очень скоро поняла, что Алейников первым каким-то образом разглядел, как она похорошела, – ответила ей Дана. – А сегодня, когда можно было подать себя в самом выгодном свете, она выглядела настоящей красавицей. Даже ее толстые губы, которые мне всегда казались лягушачьими, нисколько Тоньку не портят, а наоборот… Они у нее, как у какой-нибудь Мисс Вселенной…

– Ладно, Данка, не переживай ты так! Ты же у нас в классе считаешься красавицей. И имя у тебя самое необыкновенное, не как у всех!

– Имя? Скажешь тоже! У наших соседей собаку зовут Даной. Как только Тетя Нина закричит на весь подъезд: «Дана-Дана-Дана!», – мне сразу хочется ей в зубах тапочки принести.

Девочки хихикнули, а Язневич продолжила:

– А красавицей я только считаюсь! Я все про себя очень хорошо понимаю. Никакая я не красавица, и даже хорошенькой меня не назовешь. У меня просто куча фирменных ярких шмоток и дорогая косметика. А одень меня в Тонькину облезлую кофтенку, никто на меня и не взглянет.

– Брось, Данка! – сказала Инна. – Я сегодня заняла второе место, но оно твое! Все считали, что в алом платье выступаешь ты. Кстати, мое платье именно тебе обязано третьим местом. Ты так здорово придумала вальс с русскими притопами скомбинировать. Целый спектакль устроила! Я бы так не смогла. А роза твоя из лепестков – совершенно необыкновенная. Не забыла – я просила тебя научить меня этой технике?

– Не забыла. У меня мама такими картинами увлекается. Приходи к нам. Она лучше меня все тебе покажет.

– Ей, наверно, некогда?

– Да что ты, она только рада будет. Папка столько денег зарабатывает, что ей на службу ходить не надо. Она дома сидит и отчаянно скучает. Каждому гостю рада! А вообще-то, ты мне, Инна, что-то не нравишься, – сменила она тему. – Не вижу в глазах радости по поводу второго места.

– Чего ей радоваться! – ответила за Инну верная Логинова. – Тонька-Мамаиха всех парней с ума свела. Ни на кого рассчитывать нельзя! Предатель на предателе!

– Это ты про кого? – удивилась Дана.

Лида решила, что полная откровенность Язневич достойна того, чтобы и ей открыть их личные тайны. Она, переглянувшись с Инной и получив ее молчаливое согласие, ответила:

– Ясное дело, про кого! Про подлеца Агеева!

– А-а-а! Вот, значит, что обозначала буква А в Иннином английском тексте! – догадалась Дана. – А я-то думала, что она над нами с Тонькой прикольнулась. Интересно, почему же Агеев – подлец?

– Ну… он ведь тоже увлечен Тонькой.

– С чего ты взяла?

– С того! Я их сама во дворе видела! – заявила Лида. – Они стояли друг к другу близко-близко и шептались о чем-то. Только что за ручку не держались!

– И я сегодня на конкурсе сама видела, какими влюбленными глазами он смотрел на Мамая! – встряла Инна.

– Ну и дуры вы, девчонки, – улыбнувшись, сказала Дана. – Да Тонька за Алейникова, который первым ее заметил и влюбился, на смерть пойдет. Не нужен ей ваш Димка. И буква «А» в ее английском тексте обозначала, конечно, не Агеева, а Алейникова. Как, впрочем, и в моем тоже… А говорили Тонька с Димкой во дворе наверняка о самых невинных вещах, потому что и Агеев намертво влюблен совершенно в другую.

– В кого же? – вместо Инны осторожно спросила Лида.

– Конечно, в Инку! Это же все знают!

– А я вот не уверена, – медленно краснея, проговорила Инна.

– Зато я точно знаю. Не мог он на конкурсе смотреть на Мамая влюбленно. Он смотрел лишь удивленно, как и все. Тонька же действительно сразила всех.

– Откуда ты можешь знать? – продолжала сомневаться Инна.

– Слышала однажды случайно. Я Алейникова поджидала за углом школы, а они с Димкой остановились практически возле меня, только с другой стороны здания…

– И что?

– Димка сказал, чтобы Кирилл не беспокоился, что, мол, он, Димка, никому ничего не скажет, потому что сам влюблен и все очень хорошо понимает. «В Самсонову?» – спросил его тогда Кирилл, и Агеев подтвердил. Честное слово! Я сама слышала!

У Инны опять на глаза навернулись слезы, и она активно зашмыгала носом.

– Так что ты, Самсонова, совершенно напрасно ревешь. У тебя сегодня счастливый день! – рассмеялась, глядя на нее, Дана. – Сейчас начнется дискотека, встанет перед тобой твой Димка, как лист перед травой, как верный Сивка-Бурка, и…

– Девочки! – очень серьезно произнесла Лида. – Я теперь все, что произошло, очень хорошо понимаю, кроме одного: каким образом Алейников попал в наш кабинет труда?

– Да, это неизвестно, – согласилась Дана. – Хотя, в общем-то, какая разница, как он туда попал. Может, кто-то из девчонок был с ним в заговоре и дверь ему открыл. Конкурс кончился, и все это мне лично теперь уже абсолютно неинтересно.

– А я чувствую, что не успокоюсь, пока не узнаю, – вздохнув, сказала Лида.

Инна же могла думать только об одном: появится ли перед ней на дискотеке Димка, как сказочный Сивка-Бурка. О том, что с ней сделается, если он не появится, она боялась даже предположить.

– Девчонки! – услышали они голос Андрея Перепелкина. – Давайте в класс! У нас все готово!

Глава 15. Сюрприз за сюрпризом.

Когда девочки вошли в кабинет биологии, тут же раздались их восхищенные возгласы. У одной из стен стоял стол, составленный из нескольких парт. На его середине красовался огромный торт, который ребята, видимо, где-то заказывали, потому что на нем было написано: «Победительницам!» Вокруг торта на тарелочках лежали самые разные пирожные, конфеты, печенье, а еще апельсины и яблоки. У соседней стены пыхтел блестящий пузатый самовар. Даже чашки с блюдцами мальчишки притащили из дома для каждой из девочек.

– Это еще не все сюрпризы, которые приготовили вам ваши верные рыцари, – заявила Ольга Ивановна. – Но сначала просим к столу.

Девчонки, забывшие все свои несбывшиеся на конкурсе мечты, все свои обиды и амбиции, радостно налетели на конфеты и пирожные. На шикарный торт, правда, старались не смотреть.

– Девочки, подождите! – классная руководительница решила навести должный порядок. – Вы видите на столе замечательный торт с соответствующей надписью. Я считаю, что право разрезать его принадлежит нашей Жемчужине – Тоне Мамаевой. Думаю, возражений нет? – Возражений, естественно, не было. – Приступай, Антонина! – и учительница протянула ей нож.

Тонька, опять смущаясь и краснея, разрезала торт на двадцать пять кусочков. Торт, пока был целым, казался большим, а кусочки оказались такими узенькими, что огорченный Перепелкин воскликнул:

– Ну вот! Я же говорил, что больше надо было заказывать! А вы все «хватит» да «хватит»!

– Да не горюй ты так, Андрюшка, – успокоила его Лида. – Нам действительно хватит. Тут и без торта угощений видимо-невидимо. Спасибо вам, мальчишки!

Когда большая часть сладостей была съедена, Ольга Ивановна, несколько притворно отдуваясь, сказала:

– Ой, мальчики… До чего же вкусно… Чтобы у вас у всех жизнь такая сладкая была! От души вам этого желаю! – Потом она повернулась к Антонине: – Тонечка! Теперь тебе надо серьезно готовиться к школьному конкурсу. Я узнала, что он будет проводиться по двум возрастным категориям: среди девочек восьмых-девятых классов и среди десятых-одиннадцатых. У тебя все шансы взять главный приз в первой категории! Я прикинула, кто может составить тебе в этих параллелях конкуренцию, и решила, что только Лена Белоконь из 9 «А». Но мы с тобой еще поработаем! Я все, что могу, вызнаю у организаторов, и мы поборемся с этой Леночкой!

– Я не буду участвовать в «Школьной жемчужине», – заявила вдруг Антонина.

– Как? – у Ольги Ивановны от неожиданности выпал из рук и покатился по классу апельсин. – Что еще за новости? Почему?

– Потому что мне это не надо, – тихо ответила Тоня.

– Ничего не понимаю… – Учительница обвела взглядом остальных своих учеников и убедилась, что они тоже мало что соображают в данной ситуации. И тогда она вновь обратилась к Антонине: – Может, ты все-таки объяснишь, в чем дело? Зачем же мы проводили наш конкурс?

– Мне не хотелось бы об этом говорить.

– Что значит: хотелось – не хотелось? – Ольга Ивановна начала откровенно злиться. – Школьный конкурс – это не твое личное дело, а общешкольное мероприятие. И будь любезна объяснить, чем мы перед тобой так провинились, что ты не хочешь представлять наш класс на школьном конкурсе.

– Если вы настаиваете, – очень спокойно ответила Антонина, – я скажу. Никто ни в чем не провинился… Просто все презирали меня, считали уродливой лягушкой, – она бросила быстрый взгляд на Дану, – и мне хотелось доказать, что это не… совсем так. Я доказала, и больше мне ничего не нужно.

Инна во все глаза смотрела на Тоньку. Надо же! Как спокойно она говорит! Без всякой злобы и раздражения, просто констатирует факт. Инна подумала, что ни за что так не смогла бы, обязательно сорвалась бы на крик и слезы. Потом Самсонова взглянула на Кирилла. Тот смотрел на Антонину с нескрываемым восхищением. Что ж, теперь он, наверное, не побоится взять Тоньку за руку при всех. Молодец, Мамай! Всех умыла и на место поставила. Даже Ольга Ивановна не знает, что ей ответить.

– Ну… и все-таки… – неуверенно начала учительница, – я думаю, мы с тобой еще обсудим этот вопрос… попозже… когда все утрясется и успокоится, и…

– Да что там обсуждать! – перебил классную Перепелкин. – Не хочет Тонька и – не надо! Можно, к примеру, – он смущенно закашлялся, а потом все-таки закончил: – Логинову послать…

Андрей с таким восхищением смотрел на Лиду, что все дружно рассмеялись, а сама она стала красней яблока, которое держала в руках. Ольга Ивановна обрадовалась, что разговор плавно соскользнул с неприятной темы, и быстренько перевела разговор на другое:

– Мальчики, по-моему, пора показать девочкам ваш второй сюрприз! Дима? Кирилл?

– Можно, – встал со своего места Агеев. – Только надо пройти в кабинет информатики. – И он потряс ключом с зеленой биркой.

Все тут же повыскакивали из-за стола, а Лида схватила Инну за рукав и прошипела ей на ухо:

– Я поняла, как Алейников попадал в наш кабинет труда! Я вспомнила!

– Да ну! И как же?

– Пошли в коридор, расскажу.

Одноклассники дружно начали спускаться на первый этаж, и Лида с Инной очень скоро остались в коридоре одни.

– В общем, во всем виновата я, – призналась Логинова. – Надеюсь, ты помнишь, что уроки труда у нас в этом году начались с кулинарии?

– Вроде бы… И что?

– Не вроде бы, а точно. А потом из-за конкурса красоты кулинарию перенесли на второе полугодие, и мы начали шить платья. Вспомнила?

– Да, вспомнила! И что дальше-то?

– Ну вот! На одном из уроков мы пекли кексы и собирались угощать ими наших мальчишек. Вы все потащили в кабинет биологии – чашки, ложки и прочее, а я выходила из кабинета труда последней с подносом, на котором лежали наши кексы. Руки у меня были заняты, а мимо как раз шел Кирилл. Я его попросила вытащить у меня из кармана ключ и закрыть кабинет.

– Ты хочешь сказать, что он умудрился сделать с него слепок? – расхохоталась Инна. – Ну просто детективный сериал!

– Ну тебя! – отмахнулась Лида. – Придумала тоже – слепок… Все гораздо проще – он ключ не отдавал.

– Неужели он такой дальновидный? – не поверила Инна.

– Нет, конечно. Тогда ни о какой «Жемчужине» и речи еще не было. Я думаю, что он машинально положил его к себе в карман, когда я на лестнице чуть не рассыпала с подноса кексы. Кирка вынужден был их прямо-таки ловить. А потом мы оба забыли про ключ. Я так забыла совершенно и окончательно. Я даже трудовичке сказала, что потеряла его. А Алейникову он вдруг взял да и пригодился. Очень скоро после наших кексиков повесили объявление о «Школьной жемчужине», и все началось…

– И как же ты все-таки вспомнила?

– Димка потряс ключом с зеленой биркой, вот я и вспомнила. В нашей школе все ключи от кабинетов на первом этаже имеют зеленые бирки, на втором – синие, на третьем – красные, а на четвертом… не помню какие.

– Я рада, что ты вспомнила, и давай больше не будем говорить обо всех этих безобразиях.

– А я-то как рада! Вот ни за что бы ночью не заснула, пока не вспомнила бы. Чувствую, что разгадка где-то рядом, а никак не могу ухватить!

– Ну, теперь, когда ухватила, надеюсь, мы можем идти смотреть на сюрприз номер два?

– Побежали! – спохватилась Лида.

– Нет, постой! – остановила ее Инна, и лицо ее из веселого сделалось растерянным. – Боюсь, Лидка, что заснуть тебе сегодня все-таки не удастся.

– Это почему?

– Потому что у меня только что вдруг родился еще один вопрос…

– Ну?

– Каким образом Кирилл Алейников догадался, какой материал Данкин? Почему он, к примеру, на твоем не расписался?

– Ой! – Лида схватилась за голову. – И правда… Но, честно говоря, очень хочется посмотреть на сюрприз в кабинете информатики. Может, все-таки побежали?

– Давай! – согласилась Инна.

В кабинете информатики 8 «Б» столпился возле одного из новых компьютеров. Когда Инна с Лидой смогли протиснуться поближе к экрану, то очень удивились. На нем мелькали кадры только что прошедшего конкурса.

– Как же вы успели? – удивилась Лида.

– Это, Логинова, новые технологии, – со знанием дела поспешил ей ответить Перепелкин. – Мы снимали на цифровую камеру. А с нее фотки можно сразу через компьютер смотреть. Спасибо Данкиному отцу! Старые компьютеры с такой фотокамерой несовместимы.

– Ну, наконец-то! – рассмеялась Дана. – Наконец-то я слышу что-то положительное о своем отце! Странно только, почему ты не назвал его «папочкой»? Я уже как-то привыкла.

Класс виновато молчал.

– Надо же! – восхитилась и тем спасла ситуацию Инна. – Я видела, что вы снимаете – вспышка все время глаза слепила, но думала, что фотографии мы еще не скоро увидим, а тут такой подарок… А мы с Лидой у вас есть?

– Где ж вы были! – возмутилась Света Петрова. – Мы уже всех видели!

– Велика беда! Посмотрим еще раз! – тут же нашел выход Перепелкин. – Интересно же!

И 8 «Б» принялся снова, но с не меньшим удовольствием разглядывать только что просмотренные снимки. Ребята сделали прекрасные портреты всех девочек и в масках, и без них, и в бальных платьях, и в обычной одежде. Самой красивой действительно была Антонина. Теперь в этом смогла убедиться и Лида. Увидев тонкий профиль Мамаевой, она не удержалась и воскликнула:

– Ну, Тонька, ты даешь! Прямо звезда Голливуда! Можешь с чистым сердцем наплевать теперь на географию!

– Между прочим, там есть и твой портрет, – мгновенно среагировал Перепелкин. – И ничем не хуже Антонининого.

Одноклассники опять расхохотались над бесхитростным Андреем, хотя он был недалек от истины. На снимке, где Лида только что сняла маску, она выглядела очень хорошо. В компьютерном варианте Инна понравилась самой себе – Данкино алое платье ей очень шло, и собственный нос показался ей не слишком длинным.

– Ребята, а нам-то сделаете фотографии? – спросила Инна.

– Попробуем, – ответил ей Кирилл. – Только нужен хороший фотопринтер.

– Может, твой отец сможет нам помочь? – спросил Дану Перепелкин.

– Я его спрошу, если вы прекратите по всякому поводу и без повода тыкать мне в нос моим «папочкой»! – ответила Язневич.

После того как все насладились сюрпризом номер два, Ольга Ивановна объявила начало дискотеки, и все побежали в родной кабинет биологии. Там завесили окна шторами, выключили верхний свет, оставив зажженными светильники только над доской и перенеся настольную лампу со стола классной руководительницы на шкаф у противоположной стены кабинета. Ребята возились с музыкальным центром, а девочки, разбившись на маленькие группки, оживленно переговаривались. Некоторые из них снова надели маски и парики, чтобы придать дискотеке больше праздничности. Инне тоже захотелось надеть подаренную Даной бабочку. Она начала искать свой пакет и сообразила, что оставила его в лаборантской.

– Я сейчас, – шепнула она Лиде и выскользнула в коридор.

Инна хотела уже открыть дверь лаборантской, как вдруг услышала чей-то сдавленный плач. Она оглядела темный коридор – никого. Тогда Инна вышла на середину рекреации и пристально вгляделась в ее углы. Тоже никого. Значит, рыдания доносятся именно из лаборантской. Инна осторожно потянула на себя дверь. Всхлипывания и шмыганье носом стали слышны отчетливо.

– Эй! Кто здесь? – тихо спросила Инна.

Плач прекратился, но Инна уже заметила на фоне окна чей-то силуэт. Она щелкнула выключателем. Перед ней, скорчившись на подоконнике, сидела Алена Глазкова.

– Аленка! Что случилось? – испуганно спросила Инна.

– Не твое дело, – грубо ответила Глазкова и закрыла лицо руками.

– Это ты из-за конкурса, да? – Инна опустилась на стул рядом с ней и сочувственно вздохнула. – Я и сама не ожидала, что так получится…

– Не ожидала? Да неужели! – Алена подняла к ней мокрое лицо с красными глазами и распухшими губами. – Зачем же вы тогда переодевание устроили?

– Поверь, вовсе не для того, чтобы конкурс выиграть.

– А для чего?

Инна задумалась, потому что не знала, как лучше все объяснить Алене. Та истолковала ее молчание по-своему.

– Ага! Нечего сказать! – зло бросила она Инне и продолжила сквозь слезы и сдавленные всхлипы: – Если бы я знала, что это ты… Лучше бы он твое платье изорвал…

– Постой… Ты о чем? – спросила Глазкову Инна.

Та, ничего не отвечая, продолжала размазывать слезы по щекам.

– То есть… – начала соображать Инна. – То есть это ты показала Алейникову Данкину ткань, а потом и второе платье… Неужели ты могла такое сделать, Аленка?

– Ничего я не показывала! – выкрикнула Глазкова. – Он спрашивал – я отвечала. Только и всего!

– «Только и всего»… – передразнила ее Инна. – Будто ты не догадывалась, зачем он тебя расспрашивает!

– Представь, не догадывалась. Думала, что просто из любопытства.

– Первый раз могла и не догадаться, конечно. Но второй-то!..

– Можешь мне не верить, но я ни в первый раз, ни во второй на него не подумала. Мне казалось, что ткань и платье изуродовал кто-то из девчонок. Из зависти. Вспомни, как все обомлели, когда Данка выложила на стол тот свой штапель в дырочку. А платье со шнурами? Оно было красивей даже Тонькиного!

– Ну, хорошо, может, и так, – нехотя согласилась Инна. – Но зачем ты, вообще, ему все рассказывала? Мы же договорились, что мальчишки ничего не должны знать.

– Зачем? Ты еще спрашиваешь зачем? – Алена вдруг нервно рассмеялась сквозь слезы. – Затем, что я одна осталась, вот зачем! Светка – с Яковлевым, Мамай – с Алейниковым, на Логинову твою Перепелкин явно глаз положил, а ты… – Глазкова окинула Инну таким взглядом, будто водой облила холодной. – А ты Димку у меня увела! Мне очень хотелось в конкурсе выиграть, чтобы, как и Тонька-Мамай, доказать всем, доказать Димке… Но ничего не получилось, – и Глазкова разразилась такими рыданиями, что Инне стало совсем не по себе.

– Знаешь, Алена, напрасно ты так убиваешься, – наконец сказала она. – У нас еще человек девять свободных парней осталось. Вот Сашка Авдеенко, например, очень даже ничего. И если бы ты на него ласково посмотрела… так он, наверное, знаешь, как счастлив бы был…

– Иди ты отсюда, Самсонова, со своими глупыми советами! Дай мне успокоиться… – сказала Алена, и Инна поняла, что ее слова об Авдеенко упали на благодатную и хорошо удобренную слезами почву.

Инна вернулась в кабинет биологии и в раздумье остановилась возле весело болтающих о чем-то Логиновой и Язневич. Как все-таки лучше поступить: рассказать Лиде про Глазкову и тем сберечь сегодняшний сон лучшей подруги или промолчать, и пусть себе Логинова продолжает тренировать свои дедуктивные способности?

– Где тебя носило? – спросила Лида, заметив наконец Инну. – Ты представляешь, меня Перепелкин танцевать приглашал!

Лида выглядела такой довольной, что Инна решила ничего не говорить ей про разговор с Глазковой. Было совершенно очевидно, что если сегодня ночью Логинова и не заснет, то вовсе не из-за размышлений об испорченных Данкиных нарядах.

Инна, скосив глаза, оглядела класс. Где же ее Сивка-Бурка? Но Агеева почему-то нигде не было видно.

– Прошу внимания! Моя любимая песня! – провозгласил Перепелкин и врубил группу «Smash».

Инна замерла в ожидании у стены, продолжая тревожно и теперь уже открыто оглядывать класс. Она видела, как к Мамаевой подошел Кирилл, к Петровой – Яковлев… А Димка куда-то пропал. Неужели ушел домой?

– Не нервничай! – заметила ее терзания Дана. – Придет твой принц, никуда не денется! Тебя, наверное, по всей школе ищет. Все глаза проглядел, пока ты где-то бродила.

И, будто услышав ее слова, в дверях класса показался встревоженный, взъерошенный Димка. Инна поспешно отвернулась в сторону, но всем своим существом ощущала его приближение. Она ждала, что он вот-вот назовет ее по имени, но время шло, а Димкиного голоса она так и не слышала. «Неужели он пригласил Данку?» – с ужасом подумала она и обернулась. Возле нее переминался с ноги на ногу Агеев.

– Ну, чего стоишь? – довольно грубо спросила его Инна.

– Между прочим, могу и уйти! – тут же подхватил ее тон Димка.

– Ну и уходи! – бросила ему она, хотя изо всех сил желала, чтобы он остался.

– Ну и уйду, раз тебе все равно!

– По-моему, это тебе все равно!

– А я так думаю, что тебе все равно, потому что…

– Ой, нет! Я больше не могу это слушать! – взмолилась Дана. – Пойдем, Лида, отсюда! Хотя… нет! Никуда не уходи! По-моему, к тебе прямым курсом опять движется Перепелкин…