Пляж исполненных желаний.

Трагедия.

У вигвамных дикарей пополнение – приехала Сашина знакомая с маленькой дочкой. Они пришли по берегу. Валера сделал вид, что никого не видел.

День сырой и прохладный, то и дело моросит дождь. У трансов затишье, на брегу пусто, только у шашлычной да у бара толкутся люди.

От скуки идем на поляну к дикарям. Сидим под зонтами на бревнах, пьем чай с дождем. Грозный шеф спит в своей палатке, Ленка с недовольным лицом готовит суп. Теща с Ленкиной мамой суетятся, заворачивают в пленку запасы продуктов, чтоб не отсырели. Полосатого Леши не видно, наверное, Валера заставил его работать.

Иван предложил поехать посмотреть дольмены, но мама не хочет ехать без отца. А нас одних не отпускают, боятся, что будет сильный шторм и гроза, мы не сможем пройти по берегу из-за оползней, а лодки, конечно, в шторм не ходят ну и так далее…

Сидим, скучаем, слушаем разговоры взрослых. Иван спать ушел. Я бы тоже ушла, но как-то неудобно.

Они говорят о красоте. Мама прицепилась к Сашиному «мир прекрасен» – что ее так возмутило?

– Да ладно тебе! Ты говоришь – мир прекрасен! Мы все так говорим. Но никто не задумывается над тем, что это «прекрасен», только для нас, людей. Что значит «прекрасен» для тысяч других существ? Что такое красота, вообще? Может быть, только то, что воспринимает хрусталик человеческого глаза, причем только отражение, понимаешь? Если вдуматься, что мы знаем об истинном положении вещей? О самих так называемых вещах? Мы их постигаем с помощью приспособлений наших тел. Мозг получает информацию в виде сигналов – импульсов. Их великое множество. Мозг эти сигналы непрестанно обрабатывает и создает самому себе ту реальность, которую он способен создать, исходя из инструментов, каковыми он обладает. Луч света, отразившись от скалы, дерева, моря, попадает в человеческий глаз, неся некую информацию, потом все это обрабатывается в мозгу, да еще, насколько я помню из школьного курса физики, в перевернутом виде… Посуди сам, что мы видим, и тот ли это мир?

Саша терпеливо слушает. Делать все равно нечего, он поддерживает небольшой костерок, вкусно покуривает, запивая дым чаем. Тишина и сырость, блаженное безделье. Взрослые говорят, говорят медленно, потому что говорить им лениво, но надо как-то общаться, хотя бы из вежливости.

Я только что сделала для себя открытие и хочу им поделится. Я знаю, что заходить надо издалека, иначе не поймут:

– …Допустим, стрекоза, она ведь тоже постигает мир, но он для нее совсем другой; и лягушка, и змея…

Саша кивает.

– Да, это наш глаз разбивает луч света на радугу, и таким образом воспринимает предметы – при помощи отраженного света-цвета. Но что такое цвет для собаки? Или той же змеи?

– Угу-угу, – соглашается Саша.

– Так мы же еще пытаемся расшифровать этот мир, по сути не зная и не понимая его. Мы всегда видим, осознаем, ощущаем лишь его производную. В лучшем случае – первую. Когда сознание не замутнено. То есть я наблюдаю только при помощи органов чувств, – поддерживает Ольга.

– Город – он высасывает, – неожиданно комментирует Саша, – а здесь хорошо!

Ветер расталкивает тучи, в просветы протискивается недовольное солнце. Миша звонит в колокол – обед. Вода в реке спала, обнажив дно. В столовке нас мало. Часть народа еще с утра отправилась в поселок, часть – на водопады. Экономистка в коротком розовом халате подсаживается к Советскому:

– Скажите, Валера, когда будет хорошая погода?

– Откуда я знаю, – Валера угрюм сегодня.

– Как! – она широко распахивает глаза, хлопает накрашенными ресницами, – вы же директор!

– Но я не господь бог, – довольно грубо обрывает ее Советский.

Она встряхивает обесцвеченными волосами, ложится грудью на стол и говорит с придыханием:

– Как жаль!

Валера вскакивает и уходит.

На пустом пляже стоят девочка и старушка. Девочка ждет старшую сестру из поселка, бабушка – внучку с водопадов. Шторм разбил и вышвырнул на берег плот, построенный одиноким москвичом, тем самым, которого никак не поделят медсестра и экономистка. Притихшее море лениво лижет обломки.

К ужину народ возвращается. Старушка пытается журить внучку, у нее не получается. Она хлопочет вокруг девушки, спрашивает, не обгорела ли она, не устала ли? И – как же без обеда?

Нет только Эли, москвича и еще одной девушки. Той, которую ждет на пляже испуганная сестренка.

Густые серые сумерки сползли по склону, запутались в древесных стволах, укрыли палатки, затопили ущелье. Тихо. Мир дышит и живет помимо нас, людей. Прибежала по веткам проснувшаяся соня, нырнула в пакет, достала кусок хлеба, потащила вверх по стволу. Шуршат мыши. Глухо падают с листьев редкие тяжелые капли прошедшего дождя. Воздух пропитан морем, звуки плывут медленно и широко, вместе с сумраком, вокруг нас, сквозь нас… Помимо нас…

Где-то вскрикнул человеческий голос. Вскрикнул и сорвался, повис коротким звуком, сразу же поглощенным. И еще голоса – вверх по склону, зашевелились, нарушили.

По тропинке поднялись Женька с Андреем, с ними еще несколько ребят.

– Так, в море далеко не заплывать! – они запыхались, но тон начальственный.

– А что случилось? – я шевелю языком, как рыба… хотя, у рыб нет никакого языка… ну, хорошо, я шевелю языком, как рыба, если бы у нее был язык.

– Девочка утонула, девятнадцать лет, – загомонили разом.

– Стоп, погодите, какая девочка?

– Наша девочка! Сегодня… Высокая такая…

– Так, не тараторьте, по очереди, – остановила их Ольга. – Говорите по одному. Итак, что случилось?

– Это правда. Сегодня девочка утонула. Юлей звать… звали…

– Ничего не понимаю! – раздражение от нелепого слуха поднялось, вспучилось в моей голове и размазало такие стройные, такие медленные и большие мысли. – Глупость какая! – разозлилась я. – Кто вам сказал эту чушь?! Сегодня никто не тонул, и вообще!!!

Они растерялись.

– Да нет же. Мы не врем. Только сейчас Элю встретили. Она сказала.

– Что сказала? – вконец опешила я.

– Ну, что Юля заплыла далеко, а Эля ее спасала. Искусственное дыхание делала… Но не спасла. – Мальчишки замолчали.

– Бред, бред, – все твердила я. Но подошли другие ребята, подтвердили…

– Я все узнаю… – пообещала Ольга, потом прислушалась и сказала, – дискотеки сегодня не будет, конечно.

Они согласились, разошлись молча.

И все, словно не было ничего. Тишина и сырость, мокрые стволы сосны и кизила, ночь.

Из столовки голоса слышны, обрывки, ругаются… понятно.

Заглянули к дикарям. Странно, почему здесь всегда словно в другом месте и в другое время? Как они ухитрились притащить кусочек средней полосы? Все свое ношу с собой? Звезд здесь не видно, моря не слышно и сыро всегда. Только это субъективно, конечно.

Рассказали Саше о случившемся и поняли, что их это не касается. Совсем. Как если бы это показали по телевизору, мельком. Они нас не слушали. Боже мой! А ведь это же правильно! Ничего лишнего. Никаких посторонних раздражителей. Только то, что касается меня и моих близких. Иначе – смерть!

– Тьфу, тьфу, тьфу! Слава богу, что не с нами! Маме не говорите, а то давление, – тихонько предупредила Ленкина мать.

А смерть – вот она. Мы сидим у костерка, говорим негромко, пьем чай, а где-то в мертвецкой лежит длинное холодное тело девушки, с которой я говорила несколько часов назад. Как? Почему?

Но мне не у кого спросить об этом.

В конце концов, почему бы просто не забыть о ней?

Наша дискотека молчит. Однако у трансов к вечеру снова забухало, но не на поле, а в челауте, они так называют турбазовскую танцплощадку. Иван повел нас туда, мы и пошли толпой: я, Аня, Иван, Ленка с Лешей. Трансы здорово переоборудовали старую площадку, развесили длинные разрисованные полотнища, которые называли танцующими. Ветер трогал полотнища, они изгибались, взлетали, соединялись друг с другом, казалось, правда, танцуют…

Музыка звучала потише, видимо, аппаратура на поле была гораздо мощнее, но ее пришлось отключить из-за сырости. А может, они уже узнали о гибели девушки? Народ не танцевал, собирался кучками, сидел на ступеньках, каменных бордюрах, на краю невысокой эстрады. Здесь были почти все наши: я увидела Мишу, поварих, были ребята каратисты. Кто-то пил пиво, или вино из пластиковых стаканов, изредка люди переходили от одной группы к другой. Потом какие-то девушки принесли большие свечи в металлических подставках, расставили по кругу и зажгли их. Так мы и сидели молча, смотрели на вздрагивающие огоньки, думали, каждый о своем.

Аня все жалась к Ивану, словно искала защиты. И он обнял ее, как если бы был ее старшим братом, Аня положила ему голову на плечо и закрыла глаза. Мне захотелось уйти куда-нибудь в темноту этой сырой ночи, хоть какое-то время побыть одной, потому что не было никого рядом, кому я могла бы положить голову на плечо. Я встала и тихонько ушла.

Пробралась по тропинке среди зарослей на сосновую аллею и побрела к морю. Под навесом сидели какие-то люди, я подошла поближе, услышала быструю возню, чей-то смешок и шепот, потом на меня направили луч фонарика, и знакомый голос смущенно произнес:

– Маша?

Это был Женька, а с ним – одна из девчонок танцовщиц, имени которой я не запомнила.

– Ты чего бродишь одна? – Женька старался придать своему голосу большую уверенность, но у него плохо получалось.

– Да так… – неопределенно ответила я. Махнула рукой и круто развернувшись, побежала обратно на базу, поскорее закрыться в комнате и выплакаться, потому что мне хотелось немедленно зареветь, как в детстве, когда подступала обида, непонятная и необъяснимая. Но там, в детстве, прибегали мама или бабушка, уговаривали, объясняли, все расставляли по своим местам, вытирали слезы, ласкали… А теперь, в эту сырую страшную ночь я оказалась совсем одна, и знала, что никто не прибежит, не успокоит и ничего не объяснит. Теперь я должна была со всем справиться сама.

И я пошла к нашему домику.

Если бы не звуки музыки со стороны соседней турбазы, могло бы показаться, что в ущелье стоит мертвая тишина. Мамы и Ольги не было. Наверное, сидели на поляне у дикарей. Почему-то мое одиночество больше не тяготило и не пугало меня, оно мне стало нравиться. Я бросилась на свою кровать и расплакалась, разревелась, заглушая рыдания подушкой. Мне все мерещилась погибшая девушка, потом гогочущая огромная медсестра Эля делала ей искусственное дыхание, а одинокий москвич все просил ее о чем-то… металась экономистка, вся в розовом, она зазывно подмигивала и манила руками Женьку, а потом оказалось, что это уже и не Женька, а Иван, и Иван страстно целуется с экономисткой, а Валера осуждающе смотрит на них и говорит: «не нравится, отдаю деньги и – вперед!».

Я не заметила, когда уснула.