Психология личности.

Глава 9. Агрессия личности.

9.1. Агрессия как психологический феномен.

В последнее время тема агрессии стала едва ли не самой популярной в мировой психологии. Ей посвящено огромное множество статей и книг. В Европе и Америке регулярными стали международные конференции, симпозиумы и семинары по этой проблематике. Очевидно, это не мода. Скорее, пожалуй, это реакция психологов на беспрецедентный рост агрессии и насилия в цивилизованном XX веке. Реакция, на наш взгляд, вполне адекватная и своевременная. Пока трудно сказать, привело ли значительное количество исследований и публикаций по этой теме к появлению нового качества, к новому, более глубокому и непротиворечивому пониманию нами существа агрессивного поведения человека.

Проблема агрессии изучается не только психологией, но и другими науками со специфичной системой методов. Однако, как заметил однажды выдающийся философ Бертран Рассел, проблема различия между любовью и ненавистью принадлежит преимущественно психологии. Думаем, вполне можно согласиться с этой мыслью. По крайней мере, сами психологи вряд захотят ее оспаривать. Объективно можно констатировать, что на сегодняшний день наиболее впечатляющие результаты в изучении природы и механизмов агрессивного поведения человека достигнуты именно в психологической науке.

Конечно, есть в этой интересной и сложной области еще много нерешенных проблем. Пожалуй, вопросов остается едва ли меньше, чем получено ответов. Что, впрочем, естественно, так как многие исследования, отвечая на один вопрос, тут же приводят к возникновению нового вопроса. Одна из проблем состоит, как это ни покажется странным, уже в самом определении того, что есть агрессия. Агрессия – это характеристика только поведения, т. е. это обязательно действие, или агрессия также включает в себя мотив, установку, эмоцию? Как соотносится понятие «агрессия» с понятием «намерение»? Следует ли говорить об агрессии применительно только к живым существам? Можно ли считать действия агрессивными, когда реципиент не стремится избежать нападения? Всегда ли агрессия – это зло или она может иметь конструктивную природу? На какие-то из этих вопросов имеются ответы, в той или иной мере разделяемые большинством специалистов, какие-то вопросы остаются пока дискуссионными. Так, например, некоторые исследователи считают, что термин «агрессия» уместно использовать применительно лишь к тем случаям, когда жертва стремится избежать причинения ей физического или морального ущерба. В частности, такой взгляд на проблему подразумевает исключение из числа поведенческих проявлений, квалифицируемых как агрессия, тех специфических действий, которые совершаются в контексте садомазохистских отношений. Однако эта позиция представляется достаточно уязвимой. Ведь вне зависимости от того, идет ли речь о насилии в рамках ритуализованных взаимоотношений садомазохистской пары (группы) или об «обычном» избиении или изнасиловании, с точки зрения психологии личности и в том и в другом случае речь идет об агрессии и все различия лежат не в личностно-психологической, а в правовой плоскости. По существу, в садомазохистских отношениях мы имеем дело с отреагированием (проявлением) агрессивных импульсов, но только в социально допустимой форме.

В этом же контексте может быть поставлен и вопрос о том, как следует квалифицировать действия субъекта, направленные на сознательное причинение вреда себе самому. Должны ли такие действия рассматриваться как агрессия? Ответ на этот вопрос также будет зависеть от того, включается или нет в определение агрессии критерий о наличии у потенциальной жертвы стремления избежать нападения (ущерба). При одной позиции членовредительство или суицид рассматриваются как проявление аутоагрессии, при другой – говорить в этих случаях об агрессии считается неправомерным.

Агрессия, по определению, многими специалистами связывается с намеренным причинением вреда живым существам. Введение такого критерия в большинство существующих определений агрессии представляется вполне обоснованным. Р. Бэрон (Baron R., 1994) специально фиксирует внимание на данном критерии и подчеркивает, что в качестве агрессивных могут рассматриваться только те действия, которые причиняют вред живым существам. Однако и здесь есть свои проблемы. Как, скажем, должно интерпретироваться битье посуды во время ссоры? Это вообще не агрессия («вред не наносится живым существам») или все-таки агрессия, но только в том случае, если это посуда жертвы, а не агрессора? Названный критерий можно, как кажется, принять, но при одном очевидном уточнении: вред (ущерб) человеку может наноситься и посредством причинения вреда любому неживому объекту, от состояния которого зависит физическое или психологическое благополучие человека. Существует и более общая точка зрения. Так, Э. Фромм (Fromm Е., 1973) определяет агрессию широко, как намеренное причинение ущерба не только человеку или животному, но и вообще всякому неживому объекту. При таком широком взгляде вообще все действия подобного «разрушительного» типа есть агрессия, все они имеют общую психологическую природу, сходную мотивацию и в конечном счете представляют собой отреагирование агрессивных импульсов на эрзац-объекты. Несмотря на различия в определении понятия агрессии у разных авторов, идея причинения ущерба (вреда) другому субъекту присутствует практически всегда (Baron R., 1977; Buss B. A., 1961; Berkowitz L., 1962; Lorenz K., 1963 и др.). Итак, под агрессией мы будем понимать любые намеренные действия, которые направлены на причинение ущерба другому человеку, группе людей или животному. Если говорить о внутривидовой агрессии, то определение становится еще более кратким и должно связываться с причинением ущерба другому человеку или группе людей.

Понятия «агрессия» и «агрессивность» несинонимичны. Под агрессивностью в дальнейшем мы будем понимать свойство личности, выражающееся в готовности к агрессии. Таким образом, агрессия есть определенные действия, причиняющие ущерб другому объекту; а агрессивность – это готовность к агрессивным действиям в отношении другого, которую обеспечивает (подготавливает) готовность личности воспринимать и интерпретировать поведение другого соответствующим образом. В этом плане, очевидно, можно говорить о потенциально агрессивном восприятии и потенциально агрессивной интерпретации как об устойчивых личностных особенностях мировосприятия и миропонимания.

Различие понятий «агрессия» и «агрессивность» приводит к важным следствиям. А именно: не за всякими агрессивными действиями субъекта действительно стоит агрессивность личности. И с другой стороны, агрессивность человека вовсе не всегда проявляется в явно агрессивных действиях. Проявление (или непроявление) агрессивности как личностного свойства в определенных актах поведения, в виде агрессивных действий, всегда является результатом сложного взаимодействия трансситуативных и ситуационных факторов. В случае агрессивных действий неагрессивной личности в основе генеза, первопричины этих действий лежит фактор ситуации. В случае же агрессивных действий агрессивной личности во взаимодействии трансситуативных и ситуационных факторов примат принадлежит личностным качествам. Для данной, относительно частной[8] проблемы справедлив тот общий подход, который уже развивался в наших предыдущих работах (Реан А. А., 1991): во взаимодействии трансситуативных и ситуационных факторов в большинстве случаев трансситуативным принадлежит роль детерминант поведения, а ситуационным – роль модуляторов. Эта позиция противоречит как пандетерминированному личностному подходу, игнорирующему влияние ситуации на поведение личности, так и модному в последние годы ситуационному подходу (Nisbett R., Ross L., 1982), который в своем радикальном выражении считает теорию личностной детерминации поведения просто фундаментальной ошибкой атрибуции.

В настоящее время не существует общепринятой теории агрессии. Наиболее фундаментальными и детально проработанными концепциями являются инстинктивистская теория агрессии (S. Freud, K. Lorenz), фрустрационная теория агрессии (J. Dollard, N. Miller), теория социального научения (A. Bandura), теория переноса возбуждения (D. Zillmann), когнитивные модели агрессивного поведения (L. Berkowitz). Кроме того, имеются многочисленные частные варианты каждой из названных базовых теорий. Все указанные концепции имеют свои сильные и слабые стороны, но ни одна из них не может пока претендовать по своему объяснительному потенциалу на исчерпывающее объяснение агрессивного поведения человека. Вместе с тем следует отметить, что наиболее доказательными, непротиворечивыми и верифицированными на сегодняшний день являются фрустрационная теория и концепция социального научения агрессии.

9.2. Опросник Басса – Дарки.

Опросник BDHI (Buss – Durkee Hostility Inventory) был разработан американскими психологами А. Бассом и А. Дарки (Buss A., Durkee A., 1957). Конструируя опросник, Басс вначале разграничил враждебность и агрессию. Враждебность была определе на им как реакция отношения, скрытно-вербальная реакция, которой сопутствуют негативные чувства и негативная оценка людей и событий. Агрессию он определил как ответ, содержащий стимулы, способные причинить вред другому существу. Дальнейшая дифференциация проводилась в направлении выделения подклассов внутри враждебности и агрессии. В результате Басс и Дарки выделили два вида враждебности (обида и подозрительность) и пять видов агрессии (физическая агрессия, косвенная агрессия, раздражение, негативизм и вербальная агрессия).

1. Физическая агрессия – использование физической силы против другого лица.

2. Косвенная агрессия понимается как агрессия, которая окольным путем направлена на другое лицо (сплетни, злобные шутки), или как агрессия, которая ни на кого не направлена (взрывы ярости, проявляющиеся в крике, топанье ногами и т. п.).

3. Раздражение – готовность к проявлению негативных чувств при малейшем возбуждении (вспыльчивость, грубость).

4. Негативизм – оппозиционная манера поведения, обычно направленная против авторитета или руководства. Это поведение может проявляться в диапазоне от пассивного сопротивления до активной борьбы против установившихся обычаев и законов.

5. Обида – зависть и ненависть к окружающим, обусловленные чувством горечи, гнева на весь мир за действительные или вымышленные (мнимые) страдания.

6. Подозрительность – недоверие и осторожность по отношению к людям, основанная на убеждении, что окружающие намерены причинить вред.

7. Вербальная агрессия – выражение негативных чувств как через форму (крик, визг), так и через содержание словесных ответов (проклятия, угрозы).

8. Чувство вины – выражение возможного убеждения субъекта в том, что он является плохим человеком, поступает зло, а также ощущаемые им угрызения совести.

При составлении опросника Басс и Дарки исходили из того, что вопрос может относиться только к одной форме агрессии. Особое внимание уделялось такой формулировке вопросов, чтобы в наибольшей степени ослабить влияние мотивации социального одобрения, а также защитные тенденции испытуемых, связанные с нежеланием показаться агрессивными. При формулировании вопросов все это достигалось (Бэрон Р., Ричардсон Д., 1997) за счет того, что: 1) предполагалось, что агрессивное поведение уже имеет место, и спрашивалось просто о форме его проявления; 2) в формулировках вопросов предлагалось оправдание для агрессии; 3) использовались охотно одобряемые идиомы (например, «если меня не попросят по-хорошему, я не выполню просьбы»).

Вопросник состоит из 75 утверждений, на которые испытуемый должен дать ответы «да» или «нет».

Текст опросника.

1. Временами я не могу справиться с желанием причинить вред другим.

2. Иногда сплетничаю о людях, которых не люблю.

3. Я легко раздражаюсь, но быстро успокаиваюсь.

4. Если меня не попросят по-хорошему, я не выполню просьбы.

5. Я не всегда получаю то, что мне положено.

6. Я знаю, что люди обычно говорят обо мне за моей спиной.

7. Если я не одобряю поведение друзей, я даю им это почувствовать.

8. Когда мне случалось обмануть кого-нибудь, я испытывал мучительные угрызения совести.

9. Мне кажется, что я не способен ударить человека.

10. Я никогда не раздражаюсь настолько, чтобы кидаться предметами.

11. Я всегда снисходителен к чужим недостаткам.

12. Если мне не нравится установленное правило, мне хочется нарушить его.

13. Другие умеют почти всегда пользоваться благоприятными обстоятельствами.

14. Я держусь настороженно с людьми, которые относятся ко мне несколько более дружественно, чем я ожидал.

15. Я часто бываю не согласен с людьми.

16. Иногда мне на ум приходят мысли, которых я стыжусь.

17. Если кто-нибудь первым ударит меня, я не отвечу ему.

18. Когда я раздражаюсь, я иногда хлопаю дверьми.

19. Я гораздо более раздражителен, чем кажется окружающим.

20. Если кто-то строит из себя начальника, то я всегда поступаю ему наперекор.

21. Меня немного огорчает моя судьба.

22. Я думаю, что многие люди не любят меня.

23. Я не могу удержаться от спора, если люди не согласны со мной.

24. Люди, увиливающие от работы, должны испытывать чувство вины.

25. Тот, кто оскорбляет меня и мою семью, напрашивается на драку.

26. Я не способен на грубые шутки.

27. Меня охватывает ярость, когда надо мной насмехаются.

28. Когда люди строят из себя начальников, я делаю все, чтобы они не зазнавались.

29. Почти каждую неделю я вижу кого-нибудь, кто мне не нравится.

30. Довольно много людей завидуют мне.

31. Я требую, чтобы люди уважали мои права.

32. Меня угнетает то, что я мало делаю для своих родителей.

33. Люди, которые постоянно изводят вас, стоят того, чтобы их «щелкнули по носу».

34. От злости я иногда бываю мрачен.

35. Если ко мне относятся хуже, чем я того заслуживаю, я не расстраиваюсь.

36. Если кто-то выводит меня из себя, я не обращаю на него внимания.

37. Хотя я и не показываю этого, меня иногда гложет зависть.

38. Иногда мне кажется, что надо мной смеются.

39. Даже если я злюсь, я не прибегаю к «сильным» выражениям.

40. Мне хочется, чтобы мои грехи были прощены.

41. Я редко даю сдачи, даже если кто-нибудь ударит меня.

42. Когда получается не по-моему, я иногда обижаюсь.

43. Иногда люди раздражают меня одним своим присутствием.

44. Нет людей, которых бы я по-настоящему ненавидел.

45. Мой принцип: «Никогда не доверять чужакам».

46. Если кто-нибудь раздражает меня, я готов сказать все, что я о нем думаю.

47. Я делаю много такого, о чем впоследствии сожалею.

48. Если я разозлюсь, я могу ударить кого-нибудь.

49. С детства я никогда не проявлял вспышек гнева.

50. Я часто чувствую себя как пороховая бочка, готовая взорваться.

51. Если бы все знали, что я чувствую, меня бы считали человеком, с которым нелегко работать.

52. Я всегда думаю о том, какие тайные причины заставляют людей делать что-нибудь приятное для меня.

53. Когда на меня кричат, я начинаю кричать в ответ.

54. Неудачи огорчают меня.

55. Я дерусь не реже и не чаще, чем другие.

56. Я могу вспомнить случаи, когда я был настолько зол, что хватал попавшуюся мне под руку вещь и ломал ее.

57. Иногда я чувствую, что готов первым начать драку.

58. Иногда я чувствую, что жизнь поступает со мной несправедливо.

59. Раньше я думал, что большинство людей говорит правду, но теперь я в это не верю.

60. Когда я выхожу из себя, то начинаю говорить людям гадости.

61. Когда я поступаю неправильно, меня мучает совесть.

62. Если для защиты своих прав мне нужно применить физическую силу, я применяю ее.

63. Иногда я выражаю свой гнев тем, что стучу кулаком по столу.

64. Я бываю грубоват по отношению к людям, которые мне не нравятся.

65. У меня нет врагов, которые бы хотели мне навредить.

66. Я не умею поставить человека на место, даже если он того заслуживает.

67. Я часто думаю, что жил неправильно.

68. Я знаю людей, которые способны довести меня до драки.

69. Я не раздражаюсь из-за мелочей.

70. Мне редко приходит в голову, что люди пытаются разозлить или оскорбить меня.

71. Я часто только угрожаю людям, хотя и не собираюсь приводить угрозы в исполнение.

72. В последнее время я стал занудой.

73. В споре я часто повышаю голос.

74. Обычно я стараюсь скрывать свое плохое отношение к людям.

75. Я лучше соглашусь с чем-либо, чем стану спорить.

Ключи к тесту.

1. Физическая агрессия:

1 Балл за каждое «да» на вопросы: 1, 25, 33, 48, 55, 62, 68; 1 балл за каждое «нет» на вопросы: 9, 17, 41.

2. Косвенная агрессия:

1 Балл за каждое «да» на вопросы: 2, 10, 18, 34, 42, 56, 63; 1 балл за каждое «нет» на вопросы: 26, 49.

3. Раздражение:

1 Балл за каждое «да» на вопросы: 3, 19, 27, 43, 50, 57, 64, 72; 1 балл за каждое «нет» на вопросы: 11, 35, 69.

4. Негативизм:

1 Балл за каждое «да» на вопросы: 4, 12, 20, 28; 1 балл за каждое «нет» на вопрос: 36.

5. Обида:

1 Балл за каждое «да» на вопросы: 5, 13, 21, 29, 37, 51, 58; 1 балл за каждое «нет» на вопрос: 44.

6. Подозрительность:

1 Балл за каждое «да» на вопросы: 6, 14, 22, 30, 38, 45, 52, 59: 1 балл за каждое «нет» на вопросы: 65, 70.

7. Вербальная агрессия:

1 Балл за каждое «да» на вопросы: 7, 15, 23, 31, 46, 53, 60,71, 73; 1 балл за каждое «нет» на вопросы: 39, 66, 74, 75.

8. Чувство вины:

1 Балл за каждое «да» на вопросы: 8, 16, 24, 32, 40, 47, 54, 61, 67. Индекс враждебности включает в себя 5-ю и 6-ю шкалы, а индекс агрессивных реакций включает в себя шкалы 1, 2, 3, 7.

9.3. Этико-гуманистический и эволюционно-генетический подходы к агрессии.

Если не сосредоточиваться на деталях и подойти к вопросу глобально, то можно выделить два полярных подхода к феномену агрессии. Первый из них назовем этико-гуманистическим подходом. В широких границах этико-гуманистического подхода агрессия, причинение вреда другому человеку расцениваются как зло, как поведение, противоречащее позитивной сущности человека. И соответственно такое поведение оценивается негативно. В науках о человеке этот подход представлен в гуманистической психологии, экзистенциальной и гуманистической философии, а также в базирующихся на их основе педагогических теориях.

Христианская концепция человека также должна быть отнесена к этому подходу. Можно сказать и иначе: идеи гуманистического подхода к феномену агрессии восходят к традициям христианского учения: «Возлюби ближнего своего как самого себя», «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас», «Не судите, да не судимы будете».

Другой, альтернативный этико-гуманистическому, подход к феномену агрессии назовем эволюционно-генетическим. В рамках этого подхода внутривидовая агрессия расценивается как биологически целесообразная форма поведения, способствующая выживанию и адаптации.

Этот подход также объединяет различные концепции, начиная от теорий выживания вида и психобиологической адаптации индивида и кончая концепциями социальной адаптации личности. В рамках эволюционно-генетического подхода агрессия, естественно, ни в коей мере не рассматривается как зло, а трактуется как «такой же инстинкт, как и все остальные» (Лоренц К., 1963), который вместе с другими инстинктами служит сохранению жизни.

Этико-гуманистический подход. Для нас как психологов, несомненно, лестной является мысль, что проблема различия между любовью и ненавистью принадлежит не философии, а психологии (Рассел Б., 1914). Но, несмотря на это, мы не можем в рамках этико-гуманистического подхода к проблеме агрессии игнорировать идеи христианской концепции человека. Как уже отмечалось выше, христианская концепция относится по своей сути именно к этому (а не к эволюционно-генетическому) подходу. Более того, идеи различных концепций, входящих в этико-гуманистический подход, так или иначе восходят к этическим традициям христианского учения. И наконец, между христианством и психологией в целом, между христианством и гуманистической психологией в частности есть немало общего (С. Пфайфер, А. Реан, Э. Шарер и др.). Этого общего так много, что уже обсуждается вопрос об интеграции христианства и психологии (Э. Шафрански, М. Яновский).

С точки зрения христианства агрессия как действие, причиняющее вред другому, однозначно оценивается как зло. Уже основные заповеди провозглашают: «Не убий», «Не укради», «Не судите, да не судимы будете». Эти заповеди запрещают действия, реально причиняющие вред или направленные на причинение ущерба, вреда. Причем речь в равной мере идет о негативной оценке действий, причиняющих физический или психический (моральный) ущерб. Неприемлемой оказывается не только агрессия как действие, но и агрессивность как свойство личности: «Возлюби ближнего своего», «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас». Последняя заповедь прямо противостоит эволюционно-генетическому подходу, при котором бесспорно позитивно оценивается адаптивная агрессия. То есть такая агрессия, которая направлена на защиту витальных интересов индивида, личности. Христианская же доктрина глобально не приемлет агрессивность как свойство личности, осуждая любую личностную готовность к агрессии. Готовность к агрессии осуждается не только на поведенческом (практическом) уровне, но и на когнитивном: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазу не чувствуешь».

В психологии в рассматриваемый этико-гуманистический подход проблем агрессии наиболее последовательно вписывается так называемая «третья сила» – гуманистическая психология (A. Maslow, G. Rogers, V. Frankl). Хотя сам термин, а более, пожалуй, внутрипсихологическая межгрупповая дискриминация, когда одним дано право, а другим отказано в праве считать себя психологами гуманистическими, нам кажется традицией как не обоснованной, так и не корректной. Да, кстати, и не очень гуманистической также. В действительности, например, многие идеи некоторых выдающихся представителей психоаналитического направления (A. Adler, E. Fromm) вполне согласуются и даже могут быть восприняты как краеугольные постулаты гуманистической психологии. Чем, как не идеями гуманистической психологии, являются принципы адлерианских воспитательных центров: сделать личность счастливее, показать, что другие люди бескорыстно заинтересованы в тебе и желают твоего успеха («помогающие отношения», C. Rogers), освободить от давления комплексов, показав: другие не хуже и не лучше тебя, они такие же, как ты (A. Adler, H. Ansbacher, R. Ansbaher, Е. В. Сидоренко). И уже совсем как манифест гуманистической психологии звучат слова Э. Фромма об идентичности самому себе и о том, что целью человеческой жизни следует считать развертывание сил человека согласно законам его природы. В связи со всем сказанным мы будем рассматривать гуманистическую психологию в широких границах, руководствуясь реальным содержанием тех или иных концепций, а не сложившимися традициями и стереотипами.

Несмотря на нетождественность концепций различных авторов гуманистической ориентации, касающихся взгляда на проблему агрессии и агрессивности, можно говорить о наличии значительного количества общих положений. Сам дух гуманистической психологии проникнут позитивным отношением к человеку, верой в его силу и позитивность личностного потенциала. Очевидно, не случайно гуманистическая психология в противовес идее формирования личности выдвигает прежде идею свободного развития личности, наиболее полной самоактуализации (A. Maslow, V. Frankl, C. Rogers, E. Fromm), выражающуюся, например, в осуществлении индивидуальных смыслов личности (V. Frankl), а также в создании «помогающих отношений» (C. Rogers) для достижения этих целей. Провозглашение таких постулатов было бы невозможно, если бы гуманистическая психология исходила из убеждения в изначально агрессивной природе человека. В этом случае указанные принципы означали бы предоставление свободы и создание наиболее «помогающих» условий для развития агрессивности как свойства и проявления агрессии как действия. Но гуманистические психологи убеждены, что, самоактуализируясь, высвобождая подавленное Я, человек раскрывает свою величественную природу (A. Maslow), «что в основе человека лежит стремление к положительным изменениям» (C. Rogers), а никак не наоборот. Конечно представители гуманистической психологии (к которым автор относит и себя) не настолько наивны, чтобы идеализировать человека, представлять его свободным от всяких негативных влечений. Человеку присущи разные, в том числе и негативные, влечения, импульсы. Но важно понимать, что свобода человека как личности выражается, в частности, и в достаточно высокой его свободе по отношению к собственным влечениям. Человек обладает влечениями, однако влечения не владеют им (В. Франкл). Иначе говоря, необходимо не отрицать наличие агрессивных импульсов, но видеть принципиальную разницу между (1) агрессивными импульсами, (2) агрессивным импульсивным поведением и (3) свободным (зрелым) поведением личности. Отсутствие такого разграничения, игнорирование относительной свободы личности, независимости ее поведения от собственных же импульсивных влечений ведет к фатальной агрессии. Ибо в этом случае агрессивные импульсы оправдывают агрессивное поведение, превращаясь в своеобразное алиби. Однако В. Франкл справедливо замечает: «Человек не перестанет ненавидеть, пока его учат, что ненависть создается импульсами и механизмами. Но это он сам (выделено нами. – А. Р.) ненавидит!».

Импульсивно-инстинктивная сфера есть сфера обеспечивающая, но не управляющая. Так же как топливо обеспечивает движение (жизнь) механизма, но не управляет этим движением. Регулятивный контур связан с другой сферой – сознание, самосознание, система отношений и установок личности, включая этическую регуляцию поведения. Другое дело, что личность не хотелось бы абсолютно отождествлять лишь с социальностью человека, с его социальной сферой. Более близким, по нашему мнению, является представление о личности как о целостности врожденного и приобретенного (Э. Фромм), к которому из отечественных концепций более всего приближаются представление о личности и интегральной индивидуальности (Б. Ананьев, В. Мерлин).

Рассматриваемое нами с позиций гуманистической психологии положение об относительной свободе человека от своих же разрушительных, агрессивных влечений и импульсов перекликается с аналогичными взглядами христианско-теологического учения. Естественно, там эти взгляды представлены собственным, специальным образом. Общность подходов, однако, видится не в форме представления взглядов, а в их содержании. В христианско-теологическом учении обсуждается правомерность постановки следующего вопроса: «если Бог благ, Он не может допустить зла, а если Он его допускает, то значит Он не благ или не всемогущ, а потому и не Бог, или же просто Его и нет» (Семенов-Тян-Шанский А., 1989). Ответ на этот вопрос сводится к следующему. Если бы человек не был создан свободным, он не был бы богообразной личностью, а был бы механизмом. Свободная суть человека есть и наличие у него свободы выбирать между добром и злом. Но, заметим, такая свобода выбирать означает и свободу в выборе своего поведения или возможность свободного управления своими влечениями, а не фатальное подчинение им.

Терпимость как фундаментальное свойство личности является не только противовесом, фактором сдерживания агрессии, но и антиподом агрессивности как личностной готовности к агрессии. Мы полагаем недостаточными представления, согласно которым терпимость просто сводится к толерантности. В структуре общего феномена терпимости мы выделяем два ее вида: (1) сенсуальная терпимость личности и (2) диспозиционная терпимость личности.

Сенсуальная терпимость связана с устойчивостью личности к воздействиям среды, с ослаблением реагирования на какой-либо неблагоприятный фактор за счет снижения чувствительности к его воздействию. Сенсуальная терпимость, таким образом, связана с классической толерантностью, с повышением порога чувствительности к различным воздействиям среды, в том числе воздействиям субъектов межличностного взаимодействия. Образно говоря, сенсуальная терпимость есть терпимость-черствость, терпимость-стена. В основе диспозиционной терпимости лежит принципиально иной механизм, обеспечивающий терпимость личности при взаимодействиях со средой. В данном случае речь идет о предрасположенности, готовности личности к определенной (терпимой) реакции на среду. Эта готовность проявляется на когнитивном (социально-перцептивном), аффективном и поведенческом уровнях реагирования. За диспозиционной терпимостью стоят определенные установки личности, ее система отношений к действительности: к другим людям, к их поведению, к себе, к воздействию других людей на себя, к жизни вообще. Примерами установок личности, обеспечивающих ее диспозиционную терпимость, являются, скажем, такие: «Все люди когда-нибудь ошибаются», «Чем больше точек зрения, тем лучше», «Агрессия и раздражительность очень часто провоцируются ситуацией, а не являются внутренней сущностью человека» и т. п. Принятие стратегии и позиции, известной под названием «альтруистический эгоизм», вероятнее всего, также приводит к существенному повышению степени терпимости личности. Несомненно, что и в данном случае надо говорить о диспозиционной, а не сенсуальной терпимости. Диспозиционная терпимость, образно говоря, есть терпимость-позиция, терпимость-установка, терпимость-мироощущение. Она совершенно не связана с психофизиологической толерантностью. Носителем высокой диспозиционной терпимости, таким образом, вполне может быть высокосенситивная личность или эмотивный акцентуант.

Идея самотрансценденции человеческого существования занимает важное место как в гуманистической психологии (А. Maslow, и особенно V. Frankl), так и в экзистенциально-гуманистической философии (Ж.-П. Сартр). При этом феномен самотрансценденции связывают с выходом человека за пределы своего Я с его направленностью на других людей, на дело в целом, на что-то иное, нежели он сам.

Когда говорят, что в гуманистической психологии с ее доминирующей направленностью на раскрытие потенциала человека, его самоактуализации, на достижение идентичности самому самому себе и самопринятия потенциально заложен риск эгоцентризма, то, очевидно, забывают как раз об идее самотрансценденции. Однако концепцию надо рассматривать системно, целостно, а не лоскутно-поэлементно, даже если эти элементы значимые, а более, может быть, субъективно привлекательны интерпретаторам. Вместе с тем стоит заметить, что идея самотрансценденции у разных представителей гуманистической психологии занимает разное место. У кого-то (например, у К. Роджерса) ей не отводится столь значимая роль как у В. Франкла или А. Маслоу. Пожалуй, первым из крупных представителей гуманистической психологии обратил внимание на опасность, которую таит для самой же гуманистической психологии игнорирование феномена самотрансценденции, В. Франкл. Именно это обстоятельство диспропорциональности, перекоса в соотношении идей самоактуализации и самотрансценденции он имел в виду, когда спрашивал: «Насколько гуманистична гуманистическая психология?» (В. Франкл).

Самотрансценденция для человека означает находиться в отношении к чему-то, быть направленным на что-то иное, нежели он сам. В более категоричной форме эта мысль звучит в утверждении: «Быть человеком – значит быть направленным не на себя, а на что-то иное» (Франкл В., 1990). Категоричное противопоставление самотрансценденции и самоактуализации как двух альтернатив, по нашему мнению, нецелесообразно. Сила гуманистического подхода и перспективы его развития состоят в органичном соединении этих двух идей. К сожалению, этой проблеме целостного объединения двух принципов уделено пока явно недостаточно внимания в самой гуманистической психологии. Однако понимание того, что это возможно, хотя и не всегда акцентированно, но уже проявлялось: самоактуализация может быть осуществлена лучше всего через увлеченность значимой работой (А. Maslow), в служении делу или в любви к другому человек осуществляет сам себя (В. Франкл). Утверждение собственной жизни, счастья, развития, свободы человека коренится в его способности любить; причем любовь неделима между «объектами» (другими) и собственным Я (Э. Фромм). Неявная на первый взгляд связь феномена самотрансценденции и проблемы агрессивности является в действительности очевидной. Идея самотрансценденции отвергает агрессию и агрессивность, ибо в рамках данного подхода агрессия, как разрушительное действие, как причинение ущерба другому, неминуемо ведет и к разрушению самого себя. Самоосуществление ведь состоит в позитивной направленности вовне. И чем сильнее выражена эта направленность, тем более человек становится человеком и самим собой. Отсутствие такой позитивной направленности вовне и замена ее на систему агрессивных установок, следовательно, пагубна и должна быть устранена, так как блокирует самоосуществление личности.

Эволюционно-генетический подход. В рамках этого подхода агрессия и агрессивность не рассматриваются в качестве фактора блокирующего самоосуществление и развитие человека, а, напротив, считаются условиями его выживания и адаптации. Внутривидовая агрессия рассматривается как целесообразный инстинкт, выработанный и закрепленный в процессе эволюции. Агрессия – это инстинкт борьбы, которая направлена против собратьев по виду у животных и у человека. Агрессия, кроме того, является не инстинктом «смерти» (как, например, у З. Фрейда), а представляет собой инстинкт сохранения жизни и вида, и в этом плане это такой же инстинкт, как и все остальные (K. Lorenz).

Эволюционно-генетический детерминизм развития агрессии и агрессивности как хищнического инстинкта, инстинкта господства и подавления обосновывается энциклопедическим анализом эволюции и поведения животных (K. Lorenz), эволюции, генетики и поведения человека (В. Эфроимсон). При этом последовательный эволюционно-генетический подход не может остановиться лишь на констатации инстинктивной природы агрессии, но утверждает и инстинктивную природу альтруизма, коллективизма, жертвенности и других сугубо личностных свойств, даже таких, как совесть и вообще этическая система личности. «Эгоизм очень способствует выживанию индивида, но специфика эволюционного развития человечества такова, что естественный отбор был в очень большой мере направлен на развитие биологических основ самоотверженности, альтруизма, коллективизма» (В. Эфроимсон).

Однако представление о высокой степени целесообразности агрессии для человеческого существа вступает в серьезное противоречие с наблюдаемыми нами поистине катастрофическими последствиями проявления агрессивного поведения на межличностном, межгрупповом, межнациональном и межгосударственном уровнях. Это противоречие не может быть незамеченным, проигнорированным серьезными представителями эволюционно-генетической концепции агрессии. И тогда, преодолевая это противоречие, К. Лоренц выдвигает новую дополнительную посылку, которая, по его мнению, снимает противоречие и которая действительно является хорошей услугой для эволюционно-генетического подхода. Утверждается, что агрессивный инстинкт «хорош» и служит в естественных условиях (выделено нами) сохранению жизни индивида и вида в целом. Однако ныне естественный порядок вещей нарушен и нарушен, если кратко резюмировать значительные выкладки К. Лоренца, следующим образом:

1. Человек есть «слабое» животное (не хищник). У него в связи с этим достаточно слабые естественные возможности убийства. По крайней мере они никак не сопоставимы с возможностями настоящих хищников (лев, тигр, волк и т. д.).

2. Именно потому, что у человека слабые естественные возможности убийства, эволюционным образом у него сформировались и закрепились лишь слабые запреты внутривидовой агрессии. Внутривидовая агрессия должна иметь сильные инстинктивные запреты только у сильных хищников, так как только при их возможностях убийства агрессия становится угрозой выживания вида. Для человека слабых запретов на агрессию вполне достаточно, и внутривидовая агрессия, агрессивность в естественных условиях не угрожают исчезновению вида.

3. Изобретение современного искусственного оружия привело к нарушению равновесия между слабыми возможностями убийства и слабыми же запретами на агрессию. Возможности убивать возросли, а запреты остались теми же, т. е. слабыми.

Подобный подход, конечно, не изменяет сущности эволюционно-генетической концепции агрессии. Более того, эта попытка как раз и предпринята для того, чтобы снять возникшие противоречия и еще сильнее обосновать и укрепить взгляд на агрессию и агрессивность как на эволюционно закрепленный, целесообразный инстинкт, имманентно присущий человеку. Однако эта попытка, эта модель сама по себе имеет немало уязвимых мест. Почему, например, сразу отбрасывается (или даже и не возникает), игнорируется мысль о том, что с изменением одного меняется и другое? А именно: с ростом возможностей убийства (не биологически-естественные устройства) растет и возможность регуляции агрессии и поведения человека вообще (не инстинктивный уровень регуляции). Или в более широком контексте этот вопрос можно ставить как проблему одновременной эволюции: (а) социальных условий, в которых живет (и которые, заметим, также и создает) человек и (б) эволюции самого человека как социального существа. Заметим, кстати, что так же, как современный человек в значительной мере сам создает условия, в которых он живет, в немалой степени он сам создает и себя. Социальная эволюция человека с какого-то момента его развития обусловлена не только экзогенными факторами, средовыми воздействиями, но и эндогенными факторами саморазвития. Кроме того, существует и некоторое сложное взаимодействие между этими механизмами эволюции. Оно может выражаться, например, в намеренном, целенаправленном моделировании и создании человеком (как видом, через коллективный разум) таких социальных условий, при которых среда стимулировала бы эволюцию человека в определенном направлении. Иначе говоря, среда перестала быть независимой переменной, автономным фактором эволюции. Она в значительной степени теперь сама зависит от человека и эволюционирует под его воздействием.

Это обстоятельство одновременной и, что даже более важно, взаимообусловленной эволюции человека и среды никак не учитывается в «эволюционных» построениях К. Лоренца. При этом предполагается: (1) человек не меняется и регуляция поведения, общения современного человека остается на уровне инстинктов и определяется «почти в точности такими же естественными наклонностями», что и у кроманьонца (Лоренц К., 1963); (2) социальная среда эволюционирует, но как бы автономным, независимым от человечества образом, причем в направлении, враждебном человеку, – «от рождения человек не так уж и плох, он только недостаточно хорош для требований жизни современного общества» (К. Лоренц). Враждебность, ненормальность среды с точки зрения эволюционно-генетического подхода к агрессии выражается в блокировании или депривации естественного социального поведения человека (т. е. инстинктивно-агрессивного) и в навязывании человеку таких «неестественных форм поведения», как дружеское обращение с «ближним», любовь к нему.

Фрустрация агрессивного инстинкта заставляет страдать каждого цивилизованного человека, делает всех в той или иной мере психопатами (Лоренц К., 1963). Не находящая выхода во вне агрессия, будучи вытесненной, ведет к тяжелым повреждениям и невротизации (Freud Z., 1930, 1932).

Понятно, что здесь эволюционно-генетическая концепция агрессии вступает в острое противоречие с этико-гуманистическим подходом. Однако хотелось бы обратить внимание и на другое обстоятельство. Вызывает значительные сомнения вообще обоснованность представлений о том, что цивилизация, современное общество блокирует проявление «естественно-агрессивных» склонностей человека (блокирует ли) и что такая фрустрация, заставляя индивида страдать, ведет к болезням цивилизованного человека – неврозам и психосоматическим расстройствам. Можно найти немало доказательств тому, что современная цивилизация не только не подавляет, но, напротив, стимулирует проявление агрессии и культивирует агрессивность. Агрессивно-конкурентное взаимодействие как стратегия жизни характерно именно для обществ, продвинутых по пути цивилизации. Не случайно именно в наше время описана личность типа А (Friedman M., Rosenman R., 1975), паттерн которой образуют выраженное стремление к успеху, мотивация первенства, конкурентная доминанта, напористость и агрессивность. Распространенность этого типа в популяции варьируется в широких границах (от 45 до 76 %), достигая максимума как раз в наиболее цивилизованных странах. Кроме того, для внутренней относительно страны распространенности людей типа А характерна тенденция большей их концентрации в городах, чем в селах (но урбанизация есть тоже признак цивилизации).

Может быть подвергнут сомнению также тезис и о том, что агрессия имманентно присуща человеку, а ее фрустрация ведет к невротизации личности и психосоматическим расстройствам здоровья. Анализ результатов фундаментального комплексного исследования феномена долгожительства, проведенного в рамках международной академической программы, позволяет сделать следующий важный вывод. Можно констатировать, что агрессивно-конкурентное взаимодействие не свойственно не только самим долгожителям, но также не характерно для социокультуральных особенностей той среды, тех регионов, которые дают наибольший процент долгожителей. Другие исследования, напротив, показывают, что не фрустрированные относительно возможности проявления агрессии личности типа А, для которых агрессивно-конкурентное поведение стало устойчивой стратегией социального поведения, как раз и подвержены риску психосоматических расстройств. По крайней мере достоверно установлено, что у людей типа А сердечно-сосудистые заболевания встречаются существенно чаще, чем у других, что даже привело к обозначению типа А как коронарного типа. Хотелось бы обратить внимание на то, что дополнительную долю скепсиса относительно абсолютизации агрессии как необходимо-целесообразной и эволюционно закрепленной формы поведения носит и взгляд на проблему с менее традиционной стороны нефилогенетического развития. Если бы агрессия имела действительно столь глубокую и абсолютную целесообразность, закрепленную на инстинктивном уровне, то она должна была бы быть в равной степени сильно выражена на всех этапах онтогенеза человека. Однако имеются факты, из которых можно заключить, что с возрастом черты агрессивности утрачиваются или по крайней мере становятся значительно менее выраженными. Общая тенденция онтогенетического развития человека состоит в снижении агрессивности, доминирования, а также ослаблении мотивации конкурентного взаимодействия. Можно предполагать, что эта тенденция является эволюционно закрепленной. В пользу обоснованности такой гипотезы говорят следующие факты: мужчины, которые «уклоняются» в процессе онтогенеза от данной общей тенденции и сохраняют с возрастом такие типично мужские черты, как агрессивность, доминантность, соперничество, являются более восприимчивыми к болезням.

Представления о том, что фрустрация агрессивных инстинктов заставляет страдать индивида и является причиной неврозов, логичным образом приводят к идее катарсиса, отреагирования. Не нашедшая выхода агрессия – это плохо, потому что грозит индивиду тяжелыми повреждениями (З. Фрейд). Но сегодняшний человек потому и страдает от недостаточной разрядки агрессивных инстинктов, что цивилизация со своими порядками не дает возможности для нормальных проявлений естественных наклонностей и разрядки агрессивных побуждений (К. Лоренц). Так как вытеснение агрессии не решает проблемы, то в известной мере «нужно разрушить другое и других, чтобы не разрушить самого себя» (З. Фрейд). Однако цивилизованный порядок и этика не очень-то одобряют идею и реальные попытки разрушения других.

В связи с этим обосновывается концепция катарсиса, который связан с разрядкой агрессивности на эрзац-объект. Идея катарсиса как освобождения, разрядки энергии агрессивных импульсов стала чрезвычайно популярной в психологии в последние 20–25 лет. Имеется бессчетное количество работ о разрядке агрессии на различного рода эрзац-объекты: объект агрессии в виде куклы, отреагирование в процессе просмотра видеофильма (в основном агрессивного содержания), разрядка в процессе участия в спортивной борьбе (псевдоагрессия по Э. Фромму) или наблюдения за ней и, наконец, новейшие методы катарсиса, связанные с компьютерными технологиями создания виртуальной реальности. Однако результаты экспериментальных исследований по этому поводу крайне противоречивы и подтверждают как концепцию катарсиса, так и противоположную концепцию стимулирования агрессии. В противоречие с концепцией катарсиса, к примеру, вступает обнаруженное увеличение агрессивности после просмотра кинобоевиков (Семенов В. Е., 1988), а также порноматериалов, но только таких, которые содержат агрессивные компоненты (Linz D., 1989).

Возможно, объяснение этих и подобных им результатов связано с концепцией социального научения или перехода привычной игровой агрессии (игра ведь тоже механизм социализации) в привычную стратегию агрессивного поведения в реальности. Кроме того, идея киновидеокатарсиса агрессии основана на предположении об идентификации смотрящего с героем-агрессором, «разряжающимся» в процессе осуществления своих агрессивных действий. Однако то, что идентификация будет именно такой, вовсе не факт. Конкретный человек в силу сложившейся Я-концепции, сформировавшейся у него системы отношений личности к действительности, симпатий и антипатий может идентифицировать себя с разными героями, в том числе и с жертвой агрессии. Ни о каком катарсисе, естественно, в таком случае речи идти не может. Вместе с тем заметим, что в компьютерных видеоиграх вопрос об идентификации решается более однозначно, в определенном смысле даже навязанно жестко. Спорт, как особо ритуализированная форма борьбы, вероятно, действительно способствует разрядке агрессивных импульсов. Однако Э. Фромм полагает, что игровая агрессия (таковой является и спорт) не имеет никаких отрицательных мотиваций, связанных с гневом или ненавистью. Но тогда не очень ясно, какие агрессивные импульсы он разряжает. Если все-таки рассматривать спорт как способ разрядки, переориентирования агрессии, то необходимо иметь в виду, что речь должна идти только о реальной спортивной борьбе в качестве участника, а не в роли наблюдателя, болельщика. Теории катарсиса в этом плане противоречит экспериментально обнаруженное увеличение агрессивности у лиц, наблюдавших соревнования по агрессивным видам спорта, таким как бокс, борьба, хоккей, футбол (Wann D., Bransombe, 1990).

В связи с эволюционно-генетическим подходом к агрессии, можно задать два самых общих вопроса:

1. Так ли уж велики наши возможности реконструировать истинный ход эволюции человека? По меткому замечанию прекрасного генетика-эволюциониста R. Lewontin, воссоздать эволюционное прошлое человека как вида почти так же трудно, как и предсказать его будущее, хотя и тем и другим ученые нередко занимаются, особенно обращаясь к ненаучной аудитории. Конечно, можно выделить поведенческие характеристики, которые полезны для жизни человека, можно также описать соответствующие «воображаемые сценарии отбора». Однако проблема заключается в том, что таких версий истории отбора может быть создано бесконечно много, соответственно количеству поведенческих характеристик: от агрессии (К. Лоренц), до сотрудничества и альтруизма (В. Н. Эфроимсон). Но при этом нет достаточных подтверждений, что существует (или существовала) генетическая изменчивость, прямо влияющая на способность к такому поведению (Левонтин Р., 1993).

2. Другой общий вопрос: насколько справедлив подход по аналогии? Кажется ясно, что сравнение социальных и биологических феноменов если и возможно (хотя Э. Фромм, например, в целом считает это недопустимым), то только в узких границах и при понимании всей условности такого сравнения. Редукция же агрессивного (социального по своей сути) поведения человека к биологическим инстинктам, а тем более к инстинктивному поведению животных, вызывает серьезные возражения. И в этом плане можно только присоединиться к фроммовской критике «доказательства по аналогии» как метода построения инстинктивистской концепции агрессии (Фромм Э., 1994). Более того, у нас нет надежных оснований ставить знак равенства не только между биологической регуляцией поведения человека и животного, но даже и между механизмами регуляции агрессивного поведения древнего и современного человека. Если, несмотря ни на что, принять, что генерализованная агрессия способствует биологическому сохранению индивида (в условиях существования устойчивой социальной организации это неочевидно), следует все-таки понимать, что та же самая агрессия препятствует самосохранению личности, а через это ведет к разрушению целостности человека.

9.4. Социоонтогенетическая детерминация и оценка агрессии.

Строго говоря, из общей идеи эволюционно-генетического подхода к агрессии не обязательно следует, что агрессия носит не реактивный, а спонтанный характер. Агрессия, скажем, вполне могла бы эволюционно закрепляться как целесообразный инстинкт выживания, защита от внешних угрожающих воздействий. Однако если исходить из того, что агрессивность эволюционно закреплялась не только в этом смысле, но и что шел непрерывный эволюционный отбор особо агрессивных индивидов («распространение генов победителей», по В. Эфроимсону), то вполне логичным следствием становится и представление о спонтанной природе агрессивности современного человека. В рамках идеи спонтанности агрессии совершенно ошибочными считаются представления о возможности изменения врожденно-агрессивного поведения посредством обучения или воспитания, а также путем устранения факторов, порождающих агрессию (К. Лоренц). Понятно, что идея спонтанности агрессии, выраженная в таком категоричном виде, вообще отрицает онтогенетическую детерминацию агрессии.

В рамках эволюционно-генетического подхода, однако, существуют и менее радикальные представления. В них также констатируется факт генетической детерминации, но признается («мы вынуждены считаться с тем»), что все свойства человека, в особенности психические, нуждаются во внешних стимуляторах для своего полного проявления. Идеи В. Эфроимсона в отличие от концепции К. Лоренца представляются нам более адекватными, так как возможность онтогенетической детерминации агрессивного поведения в них не отвергается. Делается попытка рассмотреть поведение человека как результат взаимодействия биогенетических и социогенетических факторов. Однако в целом попытка остается крайне непоследовательной. Это выражается в постоянном «скатывании» к эволюционно-генетической и биологической парадигме в интерпретациях поведения человека (как агрессивного, так и альтруистического) в ущерб социоонтогенетическому подходу.

Существуют, конечно, установленные корреляции агрессивности с генетическими факторами, например с наличием лишней Y-хромосомы (Jacobs P., 1977), или с гормональными факторами, например уровнем тестостерона (Lindman R. et al., 1987; Christiansen K., Knusmann R., 1987; Jullan T., Mc Kenru P., 1989), с гипогликемией (Widler J., 1947; Bolton R., 1973), с гиповитаминозом А и С (Chome Jeanne et al., 1985). Однако многие из этих корреляций отражают не первичную, а вторичную детерминацию агрессивного поведения. Иначе говоря, многие из этих параметров сами являются зависимыми переменными и отражают реакцию организма на воздействия среды (биологической и социальной). То, что эта физиологическая реакция может быть сверхцелесообразной с точки зрения регуляции поведения, не отменяет ее вторичности. Та же гипогликемия не есть эволюционная биологическая норма человека, а является либо выражением эндокринной патологии, либо первым и прямым следствием недоедания. Кроме того, нельзя абстрагироваться от того факта, что физиологическая регуляция (обеспечение) агрессивного поведения является реакцией на средовые воздействия, при воздействиях ситуативных и реакции остаются ситуативными. Если же соответствующие средовые воздействия являются устойчивыми (хроническими, перманентными), то и агрессивные реакции приобретают устойчивый, личностной характер.

Социоонтогенетическая детерминация агрессивности подтверждается многочисленными результатами исследований процесса социализации, социального научения и онтогенетического развития личности (Mussen P., Conder J. et al., 1987; Bandura A., 1973; Patterson Q., 1976; Parens H., 1997; Беличева С., 1993; Дубинин Н. и др., 1989; Кудрявцев С., 1988; Реан A., 1990, 1994). Исследования Орегонского центра по изучению социального научения показали, в частности, что для семей, из которых выходят высокоагрессивные дети, характерно особое взаимодействие между членами семьи. Это взаимодействие носит вид «расширяющейся спирали», поддерживающей и усиливающей агрессивные способы поведения. Достоверно установлено, что жестокое обращение с ребенком в семье ведет не только к проявлению им агрессивного поведения по отношению к другим детям (Берджес Р., Конджер Р., 1987) в том же возрасте, но и к развитию агрессивности, склонности к насилию и жестокости в дальнейшем (Widom С., 1982), превращая физическую агрессию в жизненный стиль личности (Hitchock R., 1987).

В пользу концепции социального научения говорит и то, что наиболее выраженные различия между агрессивными и неагрессивными детьми обнаруживаются не в предпочтениях агрессивных альтернатив, а в незнании конструктивных решений (Koltikandass-Jarvinen L., Kangas P., 1988). Я полагаю, что в этом же ключе онтогенетической детерминации агрессии следует интерпретировать и недавно полученные нами данные о высоком уровне агрессии в выборке внешне вполне благополучных старшеклассников. Высокие показатели спонтанной агрессии были обнаружены у 53 % испытуемых, реактивной агрессии – у 47, завышенные показатели по раздражительности – у 56 % испытуемых. «Больное» агрессией, нетерпимостью общество заражает агрессией и свое молодое поколение. Кстати, термин заражение используется здесь безо всяких кавычек намеренно, так как механизмы подражания, социального научения и психического заражения – это не метафоры, а, вообще-то, объективно существующие психологические механизмы. И наконец, не повторяясь, можно было бы напомнить о социоонтогенетической детерминации развития агрессивно-конкурентного поведения личности типа А.

Этико-гуманистический подход, признавая относительную свободу личности от среды, безусловно, признает и возможность социоонтогенетического влияния на развитие как агрессивности, так и позитивной открытости личности. Признание этой возможности и ведет к формулированию этической, в том числе и этико-христианской, системы ценностей и принципов жизни, к построению этико-гуманистической системы воспитания и развития личности, к формулированию идеи «помогающих отношений» и эмпатийного понимания, к утверждению самотрансценденции человеческого существования.

Психология как наука естественная могла бы отказаться от оценивания агрессии в парадигме «плохо – хорошо». Но психология, как наука и гуманитарная наука, не может игнорировать проблему оценки агрессии. Более того, она не может этого сделать, потому, что это наука о человеке. В науках о человеке, следуя теории функциональных систем, все должно быть оценено с точки зрения достижения или недостижения системой фокусированного результата. Направленность на результат (адаптация, самоактуализация, осуществление смысла или др.) является системообразующим компонентом любой живой, как биологической, так и социальной, системы. В вопросе об оценке агрессии, как уже было показано нами, эволюционно-генетический и этико-гуманистический подходы занимают прямо противоположные позиции. В целом отдавая предпочтение этико-гуманистической концепции, нельзя не признать, хотя бы в определенной мере, обоснованности представлений об адаптивной функции агрессии. Преодоление этого противоречия невозможно в рамках рассмотрения агрессии вообще, вне выделения ее структуры или видов. Однако здесь возникают новые проблемы, связанные с выбором основания структурирования. Возможным подходом может быть, например, выделение уровневой структуры агрессии, где основанием различения является количественный критерий силы агрессивных действий или степени агрессивности личности. Логика такого подхода, как нам представляется, не нуждается в особом разъяснении, поскольку является вполне очевидной. По существу, это известная психометрическая логика выделения нормы и отклонений от нее влево (заниженные показатели) и вправо (завышенные показатели). Такой теоретический подход был бы удобен еще и тем, что он легко «переводится» на язык практической психологии и, впрочем, имплицитно уже реализуется в многочисленных тестах измерения агрессивности. Однако на пути этого подхода имеются серьезные трудности, теоретические «подводные камни», которые незаметны на первый (традиционный) взгляд. Главная трудность состоит в ответе на вопрос: что считать нормой? Казалось бы, ответ может быть найден в рамках распространенной в психологии парадигмы статистической нормы. Однако применительно к проблеме агрессии, это не лучший путь. Социоонтогенетическая детерминация агрессивности накладывает серьезные ограничения на использование статистической нормы, ибо в определенных социумах или в определенные периоды их существования («состояние социума») «нормальной агрессивностью» может быть признан такой ее уровень, который является функционально деструктивным, в том числе разрушительным для самой личности-носителя. Кроме того, как в рамках статистической парадигмы интерпретировать неизбежно возникающее понятие «недостаточный уровень агрессивности личности»? «Ненормальная» агрессивность (гипо– или гипервыраженная) в конце концов требует разработки психокоррекционных и воспитательных программ, направленных на ее доведение (понижения или повышения) до нормального уровня. В теоретическом плане при разработке уровневой структуры агрессии более адекватным может оказаться понятие не статистической, а функциональной нормы. Однако в психологии личности опыт его практического применения практически отсутствует.

В качестве мощного прорыва вперед в решении проблемы оценки агрессии, мы полагаем, можно рассматривать фроммовскую модель структуры агрессии. В ней предлагается различать два вида агрессии: доброкачественную и злокачественную (Фромм Э., 1994). Доброкачественная агрессия является биологически адаптивной, способствует поддержанию жизни и связана с защитой витальных интересов, представляя собой реакцию на угрозу этим интересам. Злокачественная агрессия не является биологически адаптивной, не связана с сохранением жизни, не является защитой от нападения или угрозы, т. е. не сопряжена с защитой витальных интересов.

Классификация Э. Фромма не уровневая, так как иерархия этих видов агрессии не задается. В основе этой классификации лежит функциональный подход. В данном случае он связан с дифференцирующим критерием «необходимо (полезно) – не нужно (вредно)». Злокачественная агрессия действительно рассматривается как вредная, а ее синонимом является «деструктивность и жестокость». Таким образом, подход Э. Фромма дает прямые основания для преодоления «неразрешимого» противоречия в оценке агрессии между этико-гуманистической и эволюционно-генетической концепциями. Восхищаясь красотой найденного Э. Фроммом решения и основательностью его построений, хотелось бы сказать не осторожное: «Найдены основания для преодоления противоречия», но просто и категорично: «Противоречия и неопределенность в проблеме оценки агрессии разрешены и сняты». Но, к сожалению, и в этом подходе существуют трудности, которые пока не позволяют сделать столь категорично оптимистичный вывод.

1. Первый вопрос состоит в определении того, какие именно интересы объективно относятся к витальным, а какие – уже нет. Вопрос является принципиальным, так как «защита витальных интересов» есть критерий различения доброкачественной и злокачественной агрессий. Однако круг витальных интересов достаточно широк. И сам Э. Фромм констатирует, что сфера витальных интересов у человека значительно шире, чем у животного, и включает в себя не только физические, но и психические условия. К сожалению, современная наука (в том числе и психологическая) не дает бесспорного перечня витальных интересов человека. Потребность в свободе и самоактуализации, в психическом комфорте и социальном успехе, в уважении, признании, любви и в сохранении своей системы ценностей, – все относится к витальным интересам личности. Без решения проблемы объективизации сферы витальных интересов человека практическое разведение доброкачественной и злокачественной агрессий невозможно.

2. Второй вопрос состоит в определении того, какой именно уровень агрессивных действий достаточен для защиты витальных интересов, а какой уже избыточен. Этот вопрос, который ставится здесь с точки зрения объективного критерия достаточности, еще сложнее для решения, чем первый.

3. Проблемы, однако, лежат не только в сфере объективно-научного знания (а точнее, нашего незнания). Кроме этого, необходимо поставить вопрос о субъективности восприятия личностью витальных интересов, т. е. субъективности отнесения тех или иных интересов к сфере витальных. В связи с этой проблемой, так же как и в предыдущих случаях, возникают трудности с практической дифференциацией доброкачественной и злокачественной агрессий. Однако преодоление этой трудности в рамках «усредненной», типологической психологии личности, как мы полагаем, вообще невозможно. Проблема субъективности отнесения интересов к витальным каждый раз должна решаться индивидуально, т. е. методиками экспертно-психологического оценивания.

4. К этому же кругу вопросов относится и субъективность определения личностью каких-либо внешних действий как угрожающих ее витальным интересам. Эта проблема также привносит свои трудности в различение доброкачественной и злокачественной агрессий. Разработка данной проблемы связана, конечно, с постановкой исследований в области социально-перцептивных механизмов агрессии. Но конкретные выводы, как и в предыдущем случае, могут быть сделаны лишь на основе экспертно-психологического исследования личности. Однако все равно остается вопрос: является ли достаточным основанием для интерпретации агрессии как доброкачественной то, что субъект воспринимал чьи-то действия как угрожающие его витальным интересам, хотя в действительности они таковыми не являлись?

5. Связанной с предыдущим вопросом является и проблема антиципации угрозы. Человек отличается от животного также и тем, что механизм оборонительной агрессии срабатывает и тогда, когда явной угрозы нет. Но она может присутствовать неявно. А может и не присутствовать: представление о неявной угрозе может быть ошибкой антиципации. Как в этом случае квалифицировать агрессию: как оборонительную или как злокачественную? Ответ на этот вопрос не очевиден. Да, конечно, в данном случае «человек выдает агрессивную реакцию на свой собственный прогноз» (Э. Фромм). Однако он убежден, что этот прогноз адекватен и его витальные интересы находятся в потенциальной опасности. Но более принципиальным здесь является, пожалуй, другое. Ошибка антиципации – это (а) проблема агрессивной готовности личности или (б) проблема интеллекта? То есть стоит ли за такой ошибкой готовность личности воспринимать ситуацию как потенциально угрожающую и соответственно готовность к оборонительной агрессии или же за ней стоит недостаточная способность к «просчитыванию ситуации», анализу ее развития и прогнозу возможных последствий для себя?

6. Следующая проблема состоит в субъективности оценки уровня достаточности/ недостаточности действий для защиты своих витальных интересов. Определенный уровень агрессивных действий, направленных на устранение реальной угрозы витальным интересам, может быть объективно явно избыточным, но субъективно может восприниматься личностью как необходимый и адекватный. Является ли в данном случае агрессия доброкачественной, а если является, то может ли она оцениваться так же, как и более адекватные варианты этого вида реагирования?

7. Более частным по сравнению с другими является вопрос об оценке такой формы поведения, как мщение. Эту форму поведения Э. Фромм относит к деструктивной и считает ее проявлением злокачественной агрессии. Мщение не выполняет функции защиты от угрозы, так как всегда осуществляется уже после того, как нанесен вред, а потому оно деструктивно (Э. Фромм). Однако проблема здесь состоит в том, что часто мщение как раз и направлено на нейтрализацию того вреда, который был нанесен. Дело в том, что сфера витальных интересов человека чрезвычайно широка (мы уже говорили об этом достаточно подробно) и вовсе не сводится прямо к интересам биологическим. В большинстве культур к таким интересам относятся, в частности, социальное признание, уважение в микросоциуме и любовь близких. Однако известно, что в тех культурах, где распространен обычай кровной мести, отказ от ее осуществления представляет прямую угрозу реализации вышеназванного витального интереса. Причем угроза потерять уважение, признание, стать изгоем нависает не только над самим «отказником», но и в целом над его семьей, родом. Антиципация такой угрозы и агрессия как реакция на это предвидение есть месть или это поведение следует обозначить иным понятием? Может быть, дальнейшие исследования феноменологии мести покажут, что отсроченная агрессия может носить как оборонительный, доброкачественный характер, так и иметь деструктивную, злокачественную природу. По крайней мере само понятие «месть» нуждается в серьезном уточнении.

Более всего, пожалуй, трудно согласиться с тем, что (по Э. Фромму) вообще все формы наказания (в том числе и определенные законодательно) есть выражение деструктивной мести. То, что наказание по времени следует за нанесением вреда, т. е. «опаздывает», вовсе не является доказательством его деструктивной природы. Адекватное наказание есть фактор ориентирующий, а не дезориентирующий личность. Правовое наказание (без чего невозможно правовое регулирование) дополнительно к этому является фактором обеспечения стабильности общества и безопасности его граждан. Потенциальная возможность наказания, выполняя ориентирующую функцию, играет роль превентивного механизма относительно контрнормативного, асоциального поведения личности, в том числе предупреждает и проявление злокачественной агрессии. Предвидение правовых последствий не может не воздействовать на индивидуальное сознание и требует от человека более внимательно относиться к последствиям своих поступков. Отсутствие же правовой идеи наказания ослабляет это внимание. Необходимость отчета, как показывают экспериментальные данные (Rabbie J., Goldenbeld Ch., 1989), повышая индивидуальную ответственность личности, снижает проявление агрессивности даже при групповых формах агрессии.

Наличие перечисленных трудностей не предполагает, однако, отказа от фроммовской концепции доброкачественной и злокачественной агрессий. Преодоление их, так же как и перспективы решения проблем психологии агрессии вообще, в значительной степени, как мы полагаем, связано именно с дальнейшим развитием концепции адаптивной и неадаптивной агрессий. В методологическом плане развитие этой теории, очевидно, должно быть связано с гуманистической парадигмой.

9.5. Аутоагрессивный паттерн личности.

Хотя в настоящее время и нет общепринятой психологической теории агрессии, все-таки существует возможность в большинстве случаев достаточно удовлетворительно объяснить акты агрессивного поведения или даже общую агрессивность личности с помощью тех или иных концепций. Хорошие возможности для этого предоставляют теория фрустрационной агрессии, а также теория социального научения с учетом многочисленных внутренних вариаций, существующих в этих концепциях. Феномен аутоагрессии в этом плане представляется наиболее загадочным, если, конечно, не сводить его к клинической мазохистской интерпретации. Понятно, что феномен аутоагрессии, так же как и агрессии вообще, представляет значительный интерес именно для «нормальной» психологии личности и не может быть сведен лишь к рассмотрению на уровне патопсихологии.

Результаты одного большого и многоаспектного исследования (Реан А. А., 1998), подтверждая сложность феномена аутоагрессии, позволяют нам ввести понятие аутоагрессивный паттерн личности. Таким образом, аутоагрессия представляет собой не просто изолированную личностную черту, особенность, но является сложным личностным комплексом, функционирующим и проявляющимся на различных уровнях. В структуре аутоагрессивного паттерна личности, как показывают наши эмпирические исследования, могут быть выделены следующие субблоки: характерологический субблок аутоагрессивного паттерна, самоооценочный субблок, интерактивный субблок, социально-перцептивный субблок аутоагрессивного паттерна личности.

Характерологический субблок аутоагрессивного паттерна. Как оказалось, аутоагрессия имеет множественную систему достоверных связей с целым рядом характерологических особенностей личности (все связи здесь и далее значимы на уровне α = 0,01 и α = 0,05). Так, уровень аутоагрессии положительно коррелирует с интроверсией, педантичностью, а также с депрессивностью, невротичностью и отрицательно связан с демонстративностью личности.

Самооценочный субблок аутоагрессивного паттерна. Самооценке и самоотношению принадлежит центральное место в структуре личности. Поэтому, на наш взгляд, не вызывает удивления то, что в аутоагрессивном паттерне личности выделяется самостоятельный самооценочный блок. Нами установлено, что уровень аутоагрессии отрицательно коррелирует как с уровнем общей самооценки личности, так и с отдельными ее парциальными составляющими. Чем выше аутоагрессия личности, тем ниже самооценка собственных когнитивных способностей (память, мышление), ниже самооценка тела (физическое Я), ниже самооценка собственной способности к самостоятельности, автономности поведения и деятельности.

Интерактивный субблок аутоагрессивного паттерна. Аутоагрессия связана со способностью/неспособностью к успешной социальной адаптации личности, с успешностью/неуспешностью межличностного взаимодействия в микросоциуме. Уровень аутоагрессии личности, по нашим данным, отрицательно коррелирует с общительностью и положительно – с застенчивостью. Аутоагрессия, как мы могли убедиться выше, это в большинстве случаев низкая самооценка и неприятие себя. Этого уже вполне достаточно для появления трудностей социально-психологического характера, связанных с установлением контактов и осуществлением продуктивного общения, что, собственно, и фиксируется на поведенческом уровне в высоких показателях застенчивости и низких – общительности.

Социально-перцептивный субблок аутоагрессивного паттерна личности. Наличие аутоагрессии связано с особенностями восприятия других людей. Однако связи эти являются далеко не тривиальными, а на первый взгляд даже и парадоксальными. Аутоагрессия, по нашим данным, практически не связана с негативизацией восприятия других. Напротив, уровень аутоагрессии коррелирует с позитивностью восприятия значимых других. Наиболее сильно эта тенденция позитивного восприятия других с ростом уровня аутоагрессии проявляется у подростков и юношей в отношении учителей и в отношении собственных родителей (дифференцированно изучалось отношение к отцу и к матери – тенденция оказалась общей). Уровень аутоагрессии оказался отрицательно связанным лишь с представлением о том, «каким меня видят другие» (двойная рефлексия). Чем выше уровень аутоагрессии субъекта, тем более негативными являются представления об оценке другими его личности. Необходимо заметить, что данный социально-перцептивный феномен прямо связан с зафиксированными выше особенностями самооценочного субблока аутоагрессивного паттерна личности.

В заключение отметим, что аутоагрессия не коррелирует ни с какими другими шкалами агрессии (всего в нашем исследовании использовалось 10 таких субшкал), за исключением положительной корреляции со шкалой «Обида». Тем самым еще раз подчеркивается особенность феномена аутоагрессии внутри общей проблематики психологии агрессии. Мы предполагаем, кроме того, определенную недостаточность методической концепции Басса – Дарки именно в отношении феномена аутоагрессии. Кратко эта недостаточность связывается нами с доминантой концепции на «чувстве вины», при недостатке внимания к общему «неприятию самого себя». Аутоагрессия хотя, конечно, и связана с чувством вины, но только к переживанию вины не сводится. Феномен «неприятие самого себя» является, несомненно, более широким, и именно к нему должно быть привлечено особое внимание при конструировании измерительных шкал аутоагрессии.

9.6. Детская агрессия.

Напомним, что под агрессией обычно понимают осознанные действия, которые причиняют или намерены причинить ущерб другому человеку, группе людей или животному. Если говорить о внутривидовой агрессии, то определение становится еще короче и должно связываться с причинением ущерба другому человеку или группе людей. Э. Фромм определяет агрессию более широко, как причинение ущерба не только человеку или животному, но и вообще всякому неживому объекту (Fromm Е., 1973). Несмотря на различия в определении понятия агрессии у разных авторов, идея причинения ущерба (вреда) другому субъекту присутствует практически всегда (Buss B. A., 1961; Berkowitz L., 1962; Lorenz K., 1963; Baron A., Richardson D., 1994 и др.).

Агрессия может быть рассмотрена в виде дихотомий, имеющих различные основания: физическая – вербальная, активная – пассивная, прямая – косвенная, доброкачественная – злокачественная. Важным вариантом дихотомического представления агрессии является выделение агрессий враждебной и инструментальной (Baron, Richardson, 1994; Buss, 1971; Fechbach, 1964; Hartup, 1974).

О враждебной агрессии говорят в том случае, когда главной целью субъекта является причинение вреда, страданий жертве. Инструментальная агрессия описывает те случаи, когда индивид, нападая на других людей, преследует иные цели, нежели причинение вреда и страданий жертве. Агрессия в данном случае является не самоцелью, а средством достижения неких других целей, реализации различных желаний и потребностей личности.

По мнению А. Бандуры, несмотря на различия в целях, как инструментальная, так и враждебная агрессии направлены на решение конкретных задач, а поэтому оба типа можно считать инструментальной агрессией. Самоценное причинение вреда и страданий жертве, имеющее место при враждебной агрессии, все равно реализует определенную цель и желание индивида (например, получение собственного удовлетворения от того, что другому стало плохо, посредством причинения вреда или боли другому), т. е. является инструментом достижения своих желаний и потребностей.

Пытаясь преодолеть возникшие терминологические проблемы, Зильман заменил понятия «враждебная агрессия» и «инструментальная агрессия» на понятия «агрессия, обусловленная раздражителем» и «агрессия, обусловленная побуждением». Агрессия, обусловленная раздражителем, описывает действия, которые предпринимаются для устранения неприятной ситуации или ослабления ее травмирующего влияния (например, сильный голод). Агрессия, обусловленная побуждением, относится к действиям, которые предпринимаются с целью достижения различных внешних выгод.

Додж и Койе в связи с рассматриваемым феноменом ввели понятия реактивной и проактивной агрессии. Реактивная агрессия связана с осуществлением агрессивных действий в ответ на реальную или ожидаемую угрозу. Проактивная агрессия (аналог инструментальной) описывает поведение, направленное на достижение определенного позитивного результата.

В серии эмпирических исследований было обнаружено (Dodge K., Coie J., 1987), что проявляющие реактивную агрессию мальчики – учащиеся начальных классов – склонны преувеличивать агрессивность своих сверстников и поэтому отвечают на кажущуюся враждебность агрессивными действиями. Дети, которые проявляли проактивную агрессию, не допускали таких ошибок в интерпретации поведения сверстников.

Полученные результаты недвусмысленно показывают, что выделенные типы агрессии действительно существенно различны. С другой стороны, найденные термины вряд ли являются более удачными, чем ранее рассмотренные понятия враждебной и инструментальной агрессий. Действительно, защитные агрессивные действия (реактивная агрессия, по Доджу и Койе), направленные, например, на сохранение своего дома, или спокойствия и благополучия близких, или защиту чести и достоинства, разве не являются одновременно и действиями, направленными на достижение определенного позитивного результата (проактивная агрессия)? Не свободна от терминологических недостатков и вышеописанная Зильманом классификация агрессии, обусловленной раздражителем, и агрессии, обусловленной побуждением. Исходя из этого, очевидно, что на сегодняшний день нет веских оснований для отказа в использовании традиционной дихотомии агрессии враждебная – инструментальная.

Существует огромное число исследований, которые убедительно показывают зависимость между негативными взаимоотношениями в системе «родители – ребенок», эмоциональной депривацией в семье и детской агрессией. Установлено, например, что если у ребенка сложились негативные отношения с одним или обоими родителями, если тенденции развития позитивности самооценки и Я-концепции не находят поддержки в оценках родителей или если ребенок не ощущает родительской поддержки и опеки, то вероятность делинквентного, противоправного поведения существенно возрастает, ухудшаются отношения со сверстниками, проявляется агрессивность и по отношению к собственным родителям (Hanson, Henggeler at al., 1984; Eron, Walder at al., 1977, 1978; Peek at al., 1985; Baron, Richardson, 1994).

В одном из исследований в лабораторных условиях ученые наблюдали (Jones at al., 1979), как общаются со своими мамами и другими детьми дети в возрасте 15, 21 и 39 месяцев. Фиксировались различные параметры, в частности измерялось время, через которое мать берет ребенка на руки, после того как он заплакал или потянулся к ней. Другой аспект наблюдения состоял в регистрации случаев агрессивного поведения ребенка, направленного на других людей (удары, укусы, стремление отобрать какой-либо предмет). Было установлено, что дети, к которым матери не спешили подходить, вели себя более агрессивно, чем дети, чьи матери быстро реагировали на плач или стремление ребенка к контакту.

Согласно теории привязанности, маленькие дети различаются по степени ощущения безопасности в своих отношениях с матерью. У крепко привязанного ребенка надежное, устойчивое и чуткое отношение со стороны матери. Такой ребенок склонен доверять другим людям, имеет хорошо развитые социальные навыки, склонен к конструктивному общению, неагрессивен. Слабо привязанный или тревожащийся по поводу своей привязанности ребенок отличается несговорчивостью, сопротивляется контролю, склонен к проявлению физической агрессии. Для таких детей характерны аффективные вспышки, импульсивность поведения (Baron, Richardson, 1994).

В настоящее время, пожалуй, уже не вызывает сомнения, что между строгостью наказания и уровнем агрессивности детей существует положительная зависимость.

Эта зависимость, как оказалось, распространяется и на случаи, когда наказание является реакцией родителей на агрессивное поведение ребенка. То есть наказание используется в качестве воспитательной меры, направленной на снижение агрессивности и формирование неагрессивного поведения ребенка.

В одном эксперименте изучалось агрессивное поведение детей-третьеклассников в зависимости от особенностей стратегий родительского наказания (Eron L. at al., 1963). Особенности и строгость наказаний измерялись по ответам родителей на 24 вопроса о том, как они обычно реагируют на агрессивное поведение своего ребенка. К первому уровню реагирования (который, строго говоря, и наказанием-то назвать нельзя) относили просьбы вести себя по-другому и поощрения за изменение поведения. Ко второму уровню наказаний (умеренные наказания) относили словесное порицание, выговоры, брань. К третьему уровню наказаний (строгие наказания) относили физическое воздействие, шлепки, подзатыльники. В результате исследования было обнаружено, что те дети, которые подвергались со стороны родителей строгим наказаниям, проявляли в поведении большую агрессию и соответственно характеризовались одноклассниками как агрессивные.

В одном из исследований (Felson R., Russo N., 1988) было показано также, что вмешательство родителей при агрессии между братьями и сестрами может на самом деле оказывать обратное действие и стимулировать развитие агрессии. Результаты этого исследования в наглядной графической форме представлены на рис. 9.1 (Бэрон, с. 98).

Нейтральная позиция родителей, как следует из этого исследования, оказывается предпочтительной. Самой неэффективной стратегией оказывается вмешательство родителей в форме наказания старших сибсов, так как в этом случае уровень как вербальной, так и физической агрессии в отношениях между братьями и сестрами оказывается наиболее высоким. Сходные результаты были получены и в других исследованиях (Patterson, 1984).

Рис. 9.1. Уровень агрессии между братьями и сестрами в зависимости от вмешательства родителей в ссоры детей (Felson R., Russo N., 1988).

Обобщение результатов подобных исследований приводит специалистов к формулированию предложения относиться к агрессии между сибсами особым образом – игнорировать ее, не реагировать на агрессивное взаимодействие братьев и сестер. Однако такой вывод представляется все-таки слишком радикальным. Иногда не реагировать на агрессию во взаимоотношениях братьев и сестер родители просто не могут, а подчас это вообще вредно и небезопасно. В ряде ситуаций (например, когда агрессивное взаимодействие между сибсами уже не является редким, исключительным случаем) нейтральная позиция родителей может только способствовать дальнейшей эскалации агрессии. Более того, такая позиция может создавать благоприятные условия для социального научения агрессии, закрепления ее как устойчивого поведенческого паттерна личности, что вызывает долгосрочные негативные последствия.

В исследовании, о котором мы говорили выше, изучались лишь две альтернативы реагирования родителей на агрессию между братьями и сестрами: (1) нейтральная позиция, т. е. игнорирование фактов агрессии, и (2) наказание детей (в одном варианте старших, в другом – младших). Очевидно, при такой суженной альтернативе нейтральная позиция действительно оказывается относительно (и только относительно) лучшей. Однако возможны и другие альтернативные способы родительского реагирования на агрессию между сибсами, которые не были здесь предметом изучения. Одним из таких способов реагирования является обсуждение возникшей проблемы, осуществление переговорного процесса, научение на конкретном примере возникшего конфликта конструктивным, неагрессивным способам его разрешения. Ведь, как экспериментально доказано в других исследованиях, агрессивные дети отличаются от неагрессивных в первую очередь именно слабым знанием конструктивных (альтернативных агрессивным) способов разрешения конфликтов.

Многие исследования подтверждают, что сверстники не любят агрессивных детей и оценивают их как «неприятных» (Бэрон Р., Ричардсон Д., 1997).

Так, в одном эксперименте (Coie J., Kupersmidt J., 1983) изучалась зависимость между агрессивностью и социальным статусом на выборках знакомых и незнакомых между собой детей, учеников четвертых классов. Основой для установления социального статуса и популярности детей послужили отзывы их одноклассников. В процессе эксперимента как знакомых между собой, так и незнакомых детей пригласили после занятий принять участие в командной игре. Школьники, которые предварительно были оценены своими сверстниками как «самые неприятные», в общении со сверстниками в процессе эксперимента чаще демонстрировали агрессивное поведение, как вербальное, так и физическое. В большинстве случаев независимо от того, играл ли ученик со знакомыми или незнакомыми ребятами, его социальный статус в игровой группе был таким же, как и в классе.

В одном исследовании изучались особенности взаимодействия со сверстниками популярных и непопулярных в своей группе дошкольников (Калягина Е. А., 1998). Было обнаружено, что для популярных детей наиболее распространенным вариантом поведения являлось бесконфликтное решение проблемы, связанной с просьбой сверстника поделиться чем-то (например, отдать игрушку). Причем это не было просто уходом от ситуации, а скорее попыткой самостоятельного ее разрешения, без обвинительных и агрессивных реакций в адрес сверстников («Возьму другую игрушку», «Подожду» и т. п.).

В противоположность этому у непопулярных детей самым распространенным способом поведения в ответ на просьбу «поделиться имуществом» была прямая или косвенная агрессия («Изобью их всех», «Возьму палку, побью их и отниму мяч» и т. д.).

Вместе с тем мы по-своему интерпретируем эти данные, полагая, что тревогу в данном случае должно вызывать не только агрессивное поведение непопулярных детей, но и неагрессивное поведение популярных. Как видно из приведенных данных (табл. 9.1), непопулярные дети вообще не используют такую форму поведения, как «подарок», т. е. уступку без колебаний того, что нужно сверстнику, по первой его просьбе. И, вполне очевидно, это не может не тревожить. Но так же вряд ли следует безгранично радоваться и эйфорично воспринимать тот факт, что популярные дети абсолютно не используют ни в каких случаях такую форму поведения, как «отказ», а форма поведения «подарок» является безоговорочно доминирующей. Этот ранний детский опыт может стать основой социализации (усвоения по механизму социального научения) такой стратегии поведения, как «уступка», которая, в общем, считается неконструктивной.

Пожалуй, наиболее конструктивным и, мы бы даже сказали, наиболее зрелым оказывается поведение детей, которые не относятся к экстремальным социометрическим группам, т. е. не попали в разряд как особо популярных, так и в разряд крайне непопулярных. В поведении этих детей три отмеченные формы реагирования – отказ, договор, уступка – представлены паритетно, т. е. встречаются примерно с одинаковой частотой (при некотором преимуществе поведения типа «подарок»). Такая стратегия является и наиболее конструктивной, и наиболее адаптивной, потому что отличается гибкостью и, очевидно, отражает адекватность реагирования в соответствии с особенностями конкретной ситуации.

Таблица 9.1. Представленность различных форм поведения в ответ на просьбу сверстника (в %).

В соответствии с теорией социального научения, общение и игра со сверстниками дают детям возможность научиться агрессивным реакциям. В пользу этого подхода говорят и данные, полученные при изучении детей, посещавших дошкольные учреждения. Так, в одном исследовании (Haskins, 1985) было установлено, что дети, которые в течение пяти лет перед школой регулярно посещали детский сад, оценивались учителями как более агрессивные, чем дети, посещавшие детский сад менее регулярно. Эти данные обычно интерпретируются в соответствии с теорией социального научения: дети, которые чаще «практиковались» в агрессивном поведении со сверстниками (детский сад), успешнее усвоили подобные реакции и скорее способны применить их в других условиях (школа). Не возражая против подобного истолкования полученных фактов, заметим, что возможна и иная интерпретация. Можно предположить, что более высокая агрессивность в старшем возрасте детей, которые регулярно в течение пяти лет посещали детский сад, связана с их эмоциональной депривацией, с отрывом от матери в раннем возрасте, наиболее важном с точки зрения отношений в системе «мать – дитя» и формирования базового чувства безопасности. В целом такое объяснение согласуется с концепцией, обозначаемой как теория привязанности.

Важным является изучение половых различий проявления агрессивности детей. В одном исследовании из школьников в возрасте 9–11 лет были отобраны группы мальчиков и девочек с неагрессивным и агрессивным поведением (Keltikangas-Jarvinen L., Kangas P., 1988). В результате изучения было установлено, что девочки знали больше конструктивных способов решения конфликта. Кроме того, различия внутри группы девочек (агрессивных и неагрессивных) по всем параметрам были сильнее выражены, чем внутри группы мальчиков: неагрессивные девочки значительно лучше агрессивных понимали ситуацию, знали больше конструктивных решений. Однако, что особенно примечательно и важно, наиболее выраженные различия между агрессивными и неагрессивными детьми независимо от пола обнаружены были не в предпочтении агрессивных альтернатив, т. е. не в агрессивной мотивации, а в незнании конструктивных решений.

В исследовании половых различий проявления агрессивности детей 7–8 лет было установлено (Сироткин С. Ф., 1996), что у мальчиков агрессивные проявления в большей мере связаны с компенсацией чувства неполноценности, а у девочек – с задачей социального приспособления конституциональной агрессивности. На мотивационном уровне выявленные половые различия связаны с преобладанием у мальчиков прямых форм агрессивности и проявлением садомазохистских отношений зависимости, а у девочек отмечена склонность к трансформированным проявлениям агрессивности в форме демонстративных и эгоцентричных тенденций. Кроме того, было показано, что мальчикам более свойственны активные и непосредственные, а девочкам – отсроченные и опосредованные формы агрессии.

В психологии ведутся отчаянные споры по поводу канонической психоаналитической позиции об изначальной, базовой агрессивности человека. Мы здесь не будем сколько-нибудь подробно останавливаться на этом вопросе. Однако отметим, что вряд ли можно согласиться, особенно применительно к вопросам детской психологии, с представлениями, будто агрессивность является сущностным проявлением индивидуальности человека и играет свою конструктивную роль в разворачивании его жизненного пути, обеспечивая личностную активность. Мы полагаем, что источники жизненной активности человека, и особенно ребенка, можно увидеть в чем-то ином, нежели в агрессивности.

Еще труднее принять уж вовсе радикальную позицию, в соответствии с которой эмпатическое взаимодействие (в том числе и на детском уровне) рассматривается как предельное преобразование агрессивного импульса, а диалог – как исключительно конструктивное проявление агрессивности. По существу, это утверждение является крайним проявлением инстинктивистского редукционизма, когда проявление любых личностных качеств и потребностей: способность и стремление к проявлению сочувствия, сопереживания; стремление к взаимодействию, взаимопониманию, – все это сводится лишь к «особому» проявлению агрессивности. Это положение находится в остром противоречии не только с концепциями личности, принятыми в оппозиционной психоанализу гуманистической психологии, но также расходится и с представлениями, распространенными в самом психоанализе (концепция личности и понятие социального интереса А. Адлера, теория зрелой личности и концепция любви Э. Фромма и др.).

Даже у новорожденных детей наблюдаются реакции ярости. По мнению некоторых специалистов, эти реакции ярости есть наиболее примитивные формы проявления враждебности и агрессии у человека. При этом многие специалисты придерживаются мнения, что пусковым механизмом ярости и агрессии является переживание ребенком чрезмерной боли или дистресса. Такая позиция в целом согласуется с фрустрационной теорией агрессии. Естественно, в первые месяцы жизни младенец, у которого возникает реакция ярости, не имеет осознанного желания навредить кому-либо. Поэтому говорить об агрессивном поведении ребенка в этом возрасте можно только условно, если исходить из наиболее общепринятого определения агрессии как намеренного причинения вреда или намеренной попытки причинения вреда. Однако к концу первого года жизни, наблюдая реакции ярости у детей, можно заметить, что ребенок испытывает чувство враждебности и оно нередко сопровождается уже целенаправленным желанием причинить вред (Паренс Г., 1997).

В этом же возрасте у детей проявляются попытки управлять своим чувством враждебности. Это обнаруживается, в частности, в фактах замещения объекта агрессии: например, перенос агрессивных действий с близких, любящих и значимых родителей, на других лиц. Г. Паренс описывает случай, когда девочка (1 год 2 месяца), рассердившись на свою маму, явно намеревалась швырнуть в нее деревянным кубиком. Однако в последний момент она чуть развернулась, и кубик полетел в сидевшую рядом женщину. Совершив это, она удовлетворенно улыбнулась.

Этот и подобные ему случаи замещения объекта агрессии обычно объясняются специалистами с позиций теории смещенной агрессии Миллера. В основе этой теории лежит представление о переносе агрессии на другой объект, разрядке агрессивного импульса на человека, атаковать которого менее опасно (хотя он и не является истинным источником возникновения агрессивного побуждения). Такой подход вполне справедлив, однако в случаях детской агрессивности в диаде «ребенок – мать (отец)» замещение объекта агрессии не обязательно может быть вызвано страхом, боязнью ответной агрессии. Другим мотивом сдерживания и переноса агрессии ребенка на иной объект может являться чувство любви и привязанности к матери, и поэтому, несмотря на гнев, в поведении проявляется нежелание причинить ей вред.

Враждебное чувство против людей, к которым ребенок испытывает привязанность, особенно если это родители, вызывает внутренний конфликт. В таких ситуациях маленькие дети могут выбирать в качестве альтернативы наказание самих себя, т. е. опять же происходит замещение объекта агрессии. Однако трансформация в данном случае состоит в том, что внешняя агрессия заменяется аутоагрессией. Внешними проявлениями аутоагрессивного поведения является склонность ребенка в ситуациях напряжения бить, царапать, кусать себя или причинять вред себе каким-либо иным образом. Аутоагрессивное поведение, безусловно, является деструктивным. Необходимо обращать на него внимание и предпринимать меры, для того чтобы оно не вошло в привычку. Аутоагрессия, превратившись в устойчивую личностную особенность, в более старшем возрасте совсем не обязательно будет проявляться в прямых актах причинения самому себе именно физического вреда. Однако от этого оно не становится менее деструктивным и вредным. Скорее даже наоборот.

9.7. Подростковая агрессия.

В соответствии с когнитивно-бихевиоральной концепцией социального научения (Бандура А., 1959) процесс социализации состоит в развитии привычных ответных реакций, принятых в обществе, в котором индивид живет. Научение определенным навыкам в системе «сигнал – ответ» требует, во-первых, вознаграждения или подкрепления, а во вторых, наличия некоторого мотивационного процесса или драйва. При этом под драйвом понимается сильный стимул, который побуждает организм к действию.

В рамках когнитивно-бихевиоральной концепции подростковую агрессию рассматривают как результат специфичного социального научения. При этом считается, что основания развития и закрепления агрессивного поведения следует в первую очередь искать в том, как родители воспитывали своих детей в первые годы жизни, а также и в более поздние периоды, включая и собственно подростковый возраст.

Важнейшим условием эффективной социализации и предупреждения становления агрессивных форм поведения является развитие мотивации привязанности, посредством которой ребенок научается желать интереса, внимания и одобрения окружающих, и в первую очередь собственных родителей. В качестве вторичного подкрепления привязанность затем может обусловливать приспособление ребенка к социальным требованиям и запретам. В этой связи следует подчеркнуть, что важным условием развития агрессии является не только социальное научение как таковое, но и фрустрация, возникающая при отсутствии родительской любви и при постоянном применении наказаний со стороны одного либо обоих родителей.

Предупреждение и искоренение агрессивного поведения может быть осуществлено, как считается (Bandura A., Walters R., 1959; Bandura A., 1973), двумя путями. Агрессивные действия, поступки либо надо оставлять без подкрепления, без награды, либо за них надо активно наказывать. Если родители не обращают внимания на агрессивное поведение, оставляя его без подкрепления, и если в то же время совершаются другие (позитивные) поведенческие акты, которые подкрепляются, то остающееся без подкрепления агрессивное поведение постепенно угасает.

Как видим, логика здесь очень ясная, по существу, отражающая канонический бихевиоральный подход. Однако в том случае, когда речь идет именно о подростковой агрессии, позиция об игнорировании актов агрессивного поведения как способ предупреждения и «снятия» агрессии вызывает сомнение и даже настораживает. Обыденный психолого-педагогический опыт, практика психологического консультирования и некоторые специальные исследования показывают, что игнорирование актов подростковой агрессии чревато опасными последствиями и может привести к дальнейшей эскалации агрессивного поведения, превращения его в привычную форму поведения личности. Очевидно, это связано с тем, что если родители проигнорировали акты агрессии маленького ребенка, то в силу замкнутости его круга общения на семью оно действительно останется неподкрепленным. Если же родители игнорируют акты агрессии подростка, то оно не обязательно остается неподкрепленным, так как круг общения подростка уже не ограничивается семьей – подкрепление может быть найдено на стороне. В том числе, например, и в виде одобрения сверстниками агрессии против «неправильных (несправедливых) действий родителей». А кроме того, в силу выраженной в подростковом возрасте тенденции, поведенческой особенности – испытывать социальные нормы и правила «на прочность» и таким образом определять границы допустимого в своем поведении – отсутствие реакции взрослых на акты агрессивного поведения уже само по себе может стать позитивным подкреплением агрессии.

Активное наказание, как уже было отмечено ранее, также рассматривается в качестве способа торможения и коррекции агрессивного поведения. Однако заторможенные таким способом агрессивные реакции не обязательно исчезнут вовсе и могут проявиться в ситуациях, где угроза наказания слабее. Этот вывод согласуется с теорией смещенной агрессии Миллера, в основе которой лежит представление о переносе агрессии на другой объект, разрядки агрессивного импульса на человека, атаковать которого менее опасно, хотя он и не является истинным источником возникновения агрессивного побуждения. При этом теория смещенной агрессии (Miller, 1948) утверждает, что выбор агрессором жертвы в значительной степени обусловлен тремя факторами: 1) силой побуждения к агрессии; 2) силой факторов, тормозящих данное поведение; 3) стимульным сходством потенциальной жертвы с фрустрировавшим агентом.

Кроме того, между строгостью наказания, как было показано экспериментально (Eron L. at al., 1963), и уровнем агрессивности детей существует положительная зависимость. Эта зависимость распространяется и на случаи, когда наказание является реакцией родителей на агрессивное поведение ребенка. То есть используется в качестве воспитательной меры, направленной на снижение агрессивности и формирование неагрессивного поведения ребенка. В результате изучения сначала маленьких детей (третьеклассников), а затем и подростков было обнаружено, что те дети, которые подвергались со стороны родителей строгим наказаниям, проявляли в поведении большую агрессию. Более того, в результате лонгитюдинального исследования (Eron L. at al., 1963) было установлено, что суровость наказания, применявшаяся к детям, когда им было 8 лет, коррелировала с агрессивностью их поведения в 18– и 30-летнем возрасте. В другом исследовании (Lefkowitz M. et al., 1977) было показано, что наименее агрессивные 18-летние юноши были как раз из числа тех, кого в 8-летнем возрасте родители хотя и наказывали, но умеренно, не строго. Общий вывод этих авторов состоял в том, что когда родители слишком сурово или слишком снисходительно относятся к агрессивности своих сыновей, тогда эти мальчики в позднем подростковом возрасте склонны к большему проявлению агрессии, чем их сверстники.

Исследования показывают, что агрессивные и неагрессивные подростки имеют различную степень привязанности к родителям и близости с ними. Предметом одного такого исследования (Bandura A., Walters R., 1959) стало изучение особенностей идентификации с родителями агрессивных и неагрессивных мальчиков-подростков. Было установлено, что у неагрессивных подростков идентификация с собственными родителями выражена сильнее, чем у агрессивных. Однако степень различия между этими двумя группами подростков по идентификации с матерью и отцом оказалась неодинаковой. Наиболее сильные различия между агрессивными и неагрессивными подростками обнаруживаются по степени идентификации с отцом. Соответствующие различия по степени идентификации с матерью оказались менее выраженными. То есть идентификация с матерью как у неагрессивных, так и у агрессивных подростков оказалась высокой и достаточно близкой по среднегрупповому показателю.

Последний факт, по нашему мнению, может быть проинтерпретирован как еще одно проявление особого значения матери в системе привязанностей и социальных отношений подростка. Очевидно, что нарушения идентификации с матерью могут быть обнаружены не при любых, а только при очень серьезных нарушениях развития личности. Так, исследование (Реан А. А., Санникова М. Ю., 1996) показало, что в системе отношений подростка к социальному окружению (в том числе определялось и отношение к отцу, а также к сверстникам) именно отношение к матери оказалось наиболее положительным. Было установлено, что снижение положительного отношения к матери, увеличение негативных дескрипторов (характеристик) при описании матери коррелирует с общим ростом негативизации всех социальных отношений личности. Можно полагать, что за этим фактом стоит фундаментальный феномен проявления тотального негативизма (негативизма ко всем социальным объектам, явлениям и нормам) у тех личностей, для которых характерно негативное отношение к собственной матери. В целом, как установлено в исследовании, негативное отношение к матери является важным показателем общего неблагополучного развития личности.

Формирование просоциального, неагрессивного поведения личности связано не только с механизмами отсутствия подкрепления или активного наказания, но и обязательно (и, может быть, даже в первую очередь) с активным социальным научением неагрессивным формам поведения, конструктивным способам разрешения противоречий и реализации различных мотиваций личности. Ведь как установлено, наиболее выраженные различия между агрессивными и неагрессивными детьми обнаруживаются не в личностном предпочтении агрессивных альтернатив, а в незнании конструктивных решений. Таким образом, процесс социализации неагрессивного поведения включает приобретение системы знаний и социальных навыков, а также воспитание системы личностных диспозиций, установок, на основе которых формируется способность реагировать на фрустрацию относительно приемлемым образом.

Большинству существующих в современной психологии теорий агрессии не противоречит идея о взаимосвязи агрессии с теми или иными конкретными устойчивыми поведенческими паттернами. Иначе говоря, идея о взаимосвязи агрессии с определенными характерологическими типами. Такую связь определенно допускает логика инстинктивистской и психоаналитической теорий агрессии. Эта связь не просто допускается, но, по существу, постулируется как обязательная в теории социального научения агрессии. Пожалуй, менее характерной является идея о взаимосвязи агрессии с теми или иными конкретными индивидуальными характерологическими особенностями лишь для фрустрационной теории агрессии (только для ее классического, первоначального варианта).

Констатация логичности взаимосвязи агрессии с определенными характерологическими типами не является еще решением проблемы по существу. Значительный теоретический и, может быть, особенно практический интерес представляет выявление конкретного типа связи между агрессией и вполне определенными (конкретными) характерологическими особенностями.

Предметом одного из исследований (Реан А. А., 1997) было выявление взаимосвязи уровня агрессии с определенными характерологическими особенностями подростков 14–17 лет. Ожидаемыми и прогнозируемыми оказались полученные результаты, из которых следует вполне конкретная, четкая и сильная связь между возбудимой характерологией и различными проявлениями агрессии. «Возбудимость» положительно коррелирует с вербальной агрессией, раздражительностью, спонтанной агрессией, а также с косвенной агрессией. Как известно, центральной особенностью возбудимых личностей является импульсивность поведения. Вся манера общения и поведения у них в значительной мере зависит не от логики, не от рационального оценивания своих поступков, а обусловлена импульсом, влечением, инстинктом или неконтролируемыми побуждениями. В области социального взаимодействия, общения для них характерна крайне низкая терпимость. На этом фоне выявленная система корреляционных зависимостей представляется неслучайной и вполне логичной.

Гораздо более неожиданными оказались результаты, которые устанавливают недвусмысленную и вполне определенную связь между демонстративной характерологией и агрессивностью личности. Более того, оказалось, что структура связей в диаде «демонстративность – агрессия» практически полностью идентична структуре связей в паре «возбудимость – агрессия». Разница состоит не в структуре связей, а лишь в их силе. «Демонстративность» положительно коррелирует с вербальной агрессией, раздражительностью, спонтанной агрессией, с косвенной агрессией.

Такая четкая и многоканальная связь демонстративности личности с агрессией, действительно, представляется неожиданной и странной, поскольку центральными, сущностными особенностями демонстративного поведенческого паттерна являются, как известно, вовсе не агрессия, а другие поведенческие особенности. К таким особенностям демонстративной личности традиционно относятся потребность и постоянное стремление производить впечатление, привлекать к себе внимание, быть в центре. Это проявляется в тщеславном поведении, часто нарочито демонстративном. Элементом такого поведения является самовосхваление, рассказы о себе или событиях, в которых эта личность занимала центральное место. Полученные данные о связи «демонстративность – агрессия» расширяют традиционные представления о демонстративной личности и позволяют взглянуть на проблему демонстративного поведения под иным углом зрения. С другой стороны, мы видим в этих данных еще одно подтверждение того, что агрессия и агрессивность представляют собой сложный личностный и поведенческий феномен, каузальную природу которого вряд ли когда-либо удастся описать какой-то единственной, одномерной, хотя бы и внутренне непротиворечивой моделью.

В подростковом возрасте как у мальчиков, так и у девочек существуют возрастные периоды с более высоким и более низким уровнем проявления агрессивного поведения. Так, установлено (Ковалев П. А., 1996), что у мальчиков имеются два пика проявления агрессии: в 12 и 14–15 лет. У девочек также обнаруживаются два пика: наибольший уровень проявления агрессивного поведения отмечается в 11 и 13 лет.

Сравнение степени выраженности различных компонентов агрессивного поведения у мальчиков и девочек показало, что у мальчиков наиболее выражена склонность к прямой физической и прямой вербальной агрессии, а у девочек – к прямой вербальной и к косвенной вербальной. Таким образом, для мальчиков наиболее характерно не столько предпочтение агрессии по критерию «вербальная – физическая», сколько выражение ее в прямой, открытой форме и непосредственно с конфликтующим. Для девочек же характерно предпочтение именно вербальной агрессии в любых ее формах – прямой или косвенной. Хотя косвенная форма оказывается все-таки более распространенной. Тенденция большей выраженности у мальчиков прямой агрессии (часто физической), а у девочек – косвенной вербальной, очевидно, является кросс-культуральной, характерной для подростков различных этносов (Зоуир Али Рашид, 1999).

В другом исследовании (Семенюк Л. М., 1996) было показано, что если у 10–11-летних подростков преобладают проявления физической агрессии, то по мере взросления у подростков 14–15 лет на первый план выходит вербальная агрессия. Это, однако, не связано с возрастным снижением проявления физической агрессии. Максимальные показатели проявления всех форм агрессии (как физической, так и вербальной) обнаруживаются именно в 14–15 лет. Но динамика роста физической и вербальной агрессий по мере взросления неодинакова: проявления физической агрессии, хотя и увеличиваются, но незначительно. А вот, проявления вербальной агрессии растут существенно более быстрыми темпами.

Можно отметить также, что в более молодом возрасте (10–11 лет) между разными формами агрессии существует достаточно слабая дифференциация. То есть хотя они и выражены неодинаково, но различия между ними по частоте встречаемости невелики. В возрасте же 14–15 лет между различными формами агрессии обнаруживаются более четкие и явные различия по частоте встречаемости.

Структура проявления различных форм агрессии обусловлена одновременно как возрастными, так и половыми особенностями. В раннем подростковом возрасте у мальчиков доминирует физическая агрессия, а у девочек она выражена незначительно – они отдают предпочтение вербальной форме проявления агрессии. Однако, как показывают исследования (Семенюк Л. М., 1996), уже в возрасте 12–13 лет как у мальчиков, так и у девочек наиболее выраженной оказывается такая форма проявления агрессии, как негативизм. Напомним, что под негативизмом в концепции агрессии/враждебности Басса – Дарки понимается оппозиционная манера поведения, обычно направленная против авторитета, которая может проявляться как в форме пассивного сопротивления, так и в форме активной борьбы против действующих правил, норм, обычаев.

Второе место по частоте встречаемости в указанный возрастной период у мальчиков занимает физическая агрессия, а у девочек – вербальная. В более зрелом возрасте (подростки 14–15 лет) у мальчиков доминируют негативизм и вербальная агрессия (которые представлены практически одинаково), а у девочек – вербальная агрессия. Физическая агрессия в этом возрасте не является доминантной формой проявления агрессии уже и у мальчиков. Следует отметить также, что независимо от возраста у мальчиков все формы агрессивного поведения выражены сильнее, чем у девочек.

Исследования связи агрессивного поведения с социальным статусом подростка в группе сверстников показали (Ковалев П., 1996), что среди подростков с наиболее высоким социометрическим статусом («эмоциональные лидеры») 48 % составляют лица с уровнем агрессии выше среднего. Вместе с тем установлено, что среди «эмоциональных лидеров» 33 % имеют показатели агрессии средней величины, а 19 % – низкий уровень агрессии.

Относительно выраженности различных типов агрессивного поведения в этой группе подростков можно отметить, что наиболее часто встречается прямая физическая агрессия – 43 % лиц с высоким социометрическим статусом склонны именно к ней. У 30 % «эмоциональных лидеров» ведущим способом агрессивного поведения является прямая вербальная агрессия, а у еще 27 % – косвенная вербальная.

Иногда понятие «агрессивность» употребляется как синонимичное понятию «конфликтность». Такое смешение понятий осуществляется не случайно, а на том основании, что в исследованиях выявляются корреляционные связи между агрессивностью и конфликтностью, а также однотипные корреляции обоих этих понятий с рядом других личностных свойств (наступательность, вспыльчивость, обидчивость, нетерпимость и др.).

Однако наличие таких корреляционных связей на самом деле еще не дает оснований для отождествления понятий. Необоснованность подобной логики видна хотя бы из следующей простой аналогии. Рост и вес человека коррелируют между собой, кроме того, обе эти характеристики имеют однотипные корреляции с рядом других параметров (например, с качеством питания ребенка). Но все это не дает нам оснований считать, что рост и вес – это одно и то же, что эти понятия синонимичны.

С содержательно-психологической точки зрения понятия «агрессивность» и «конфликтность» обозначают различные психологические феномены, что находит отражение как на уровне современных теорий агрессивности и конфликтности, так и на уровне методов их диагностики. Кроме того, на поведенческом уровне конфликтность вряд ли может коррелировать с популярностью, а вот агрессия, как было показано на эмпирическом уровне, не исключает такой взаимосвязи и при определенных условиях коррелирует с социометрическим статусом, эмоциональной предпочитаемостью личности.

Уровень выраженности агрессивных реакций коррелирует с самооценкой подростка. Общая тенденция здесь заключается в наличии прямой связи: чем выше уровень самооценки, тем выше показатели общей агрессии и различных ее составляющих. Такая взаимосвязь характерна как для инструментальной агрессии, так и для другой формы агрессии – враждебности. В одном исследовании (Реан А. А., 1997) было показано, что уровень физической агрессии подростков 14–17 лет коррелирует с уровнем общей самооценки личности. Чем выше самооценка, тем сильнее выражена и склонность к проявлению физической агрессии. Оказалось, кроме того, что парциальные самооценки – самооценка способности к лидерству и самооценка своего физического Я – коррелируют с такой формой агрессии, как негативизм. То есть оппозиционная манера поведения, направленная против авторитетов и установившихся правил, в большей степени характерна именно для подростков с высокой самооценкой своих лидерских потенций, а также для подростков, высоко оценивающих свои физическую привлекательность и телесное совершенство. Очевидно, в наибольшей степени подростковый негативизм выражен в том случае, когда обе эти парциальные самооценки «сходятся» в одной личности.

В том же исследовании (Реан А. А., 1997) было показано, что вербальная агрессия коррелирует с различными аспектами самооценки подростков. Так же как и в случае с негативизмом, уровень проявления вербальной агрессии выше у тех, для кого характерна высокая самооценка способности к лидерству. Кроме того, вербальная агрессия оказалась связанной с уровнем самооценки собственной самостоятельности, автономности и с самооценкой интеллекта. Таким образом, наибольшая вероятность проявления высокой вербальной агрессии также связана с высокой самооценкой личности, особенно если для этого подростка характерны представления о себе как о высокоавтономной, самостоятельной личности, отличающейся выраженной способностью к лидерству и высоким интеллектом.

Еще одна тенденция, которая обнаруживается в исследованиях (Реан А. А., Трофимова Н. Б., 1999), состоит в том, что более агрессивные подростки чаще имеют экстремальную самооценку – либо чрезвычайно высокую, либо крайне низкую. Для неагрессивных подростков более характерной тенденцией является распространенность средней по уровню самооценки. Так, если в группе высокоагрессивных подростков высокую самооценку имеет 31 % испытуемых, то в группе неагрессивных такую самооценку имеют в два раза меньше подростков – 15 %. Соответственно низкую самооценку в группе высокоагрессивных имеют 25 %, а в группе неагрессивных – только 15 %.

Для понимания подростковой агрессии большое значение имеет рассмотрение не только самооценки личности, но и анализ соотношения самооценки и внешней оценки, которая дается референтными лицами, например учителями или сверстниками. Если самооценка не находит должной опоры во внешнем социальном пространстве, если оценка подростка значимыми лицами из ближайшего окружения всегда (или преимущественно) ниже его самооценки, то эта ситуация, несомненно, должна рассматриваться как фрустрирующая. При этом здесь фрустрация касается не чего-то второстепенного, поскольку блокируется одна из базовых, фундаментальных потребностей личности, каковой, несомненно, является потребность в признании, уважении и самоуважении. И, как любой фрустратор, эта ситуация может провоцировать проявление агрессии. Хотя ортодоксальные сторонники фрустрационной теории агрессии сказали бы в этом случае более категорично: такая ситуация не просто может, но явно будет приводить к агрессии.

Специальные исследования, проведенные по этому поводу (Дандарова Ж. К., Реан А. А., 1999), показали, что подростки, чья самооценка находится в конфликте с внешней оценкой социума (оценка ниже и не соответствует самооценке), существенно отличаются от своих сверстников более высокими показателями агрессии. Наиболее сильные различия обнаруживаются в уровнях выраженности косвенной агрессии и негативизма. Однако, кроме этого, подростки с конфликтным соотношением самооценки и внешней оценки имеют и более высокий уровень таких форм агрессии, как раздражительность, физическая агрессия и обида.